– Да успокойся же, наконец! – прикрикнул на нее Игоревич. – Возьми себя в руки! Тут еще далеко не все ясно, придется еще разбираться… Даже если все и было, как я описал, не думаю, что Лешка до конца осознавал, что делает… Да что там! Уверен, что не осознавал!
– Что значит, «не осознавал»?! – снова взвилась Танька, вытирая слезы. – Он что – лунатик?! Все он прекрасно осознавал… Гадина такая!
– Так. Теперь успокойся и выслушай меня. Молча! – сказал Костромиров. – Если мы допустим, что он действовал вполне осознанно и целенаправленно, то версия моя становится совершенно несостоятельной, проще говоря, – рассыпается ко всем чертям. Подумай сама: нельзя ведь не признать, что убийство было совершено хладнокровно и даже изобретательно. Верно? Почему же столь хладнокровный и изобретательный убийца оставляет такое количество следов? Точнее, не предпринимает ни малейших усилий скрыть эти следы? Он и не думает уничтожать пятна крови в бане, хотя имеет все возможности для этого. Окровавленную бутылку – просто отбрасывает в сторону. Не делает никаких попыток отговорить меня от похода на Павлов пруд. Напротив, он сам ведет меня туда и, более того, сам же обнаруживает труп! Зачем? Где здесь элементарная логика? Ведь, не будь найдено тело, завтра бы… то есть уже сегодня, – поправился Игоревич, глянув на занимающийся за окном рассвет, – он бы со спокойной душой проводил нас с тобой восвояси, а сам довершил бы начатое. Разве нет?
– Конечно! – вскричала Гурьева. – Это же он нашел Димку! Значит, убийца – кто-то другой…
– Да погоди ты! – прервал ее Костромиров. – Что ты, в самом деле, из крайности в крайность бросаешься! Зачем тогда, скажи на милость, ему было пудрить тебе мозги и под личиной Скорнякова уверять, что тот – в Москве? Между тем, все становится на свои места, если предположить, что днем Лешка не помнил, что он делал ночью…
– Господи! Какой бред! – не выдержала Татьяна. – Ты сам-то, Слав, понимаешь, какой бред несешь?
– Бред, говоришь? А тебе известно, что несколько лет назад Алексей лежал в одной специализирующейся на нервных болезнях клинике?
– Ну да, он говорил, что после развода у него было что-то вроде нервного срыва или стресса…
– Ничего после развода с ним не было! Какой там стресс! – усмехнулся Костромиров. – Его бывшая на развод подала, когда он уже в больнице лежал. А вот попал он туда с весьма редким и экзотическим диагнозом – классическое раздвоение личности! Года полтора над ним врачи колдовали… Потом констатировали ремиссию. Так что, сложи два и два.
– Ты хочешь сказать, что у него снова крыша поехала? – спросила Гурьева.
– Именно, именно! – подтвердил Игоревич. – Уж не знаю, что послужило толчком, хотя и могу предположить… Прошлый-то раз поводом явилась некая романтическая история… Ну да, это частности. Суть в том, что периодически, главным образом – по ночам, в душе или мозгах нашего Рузанова поселяется некая совершенно чуждая ему личность, или, если хочешь, начинает преобладать «темная половина» его собственной личности… А результат… Результат – труп на болоте.
– Какое мне дело, больной он или здоровый? – с горечью сказала Татьяна. – Он же убийца! А если он псих, пусть его лечат!
– Обязательно вылечат! Всех вылечат, – ответил Костромиров, тихонько подойдя сзади к Гурьевой и ухватив двумя пальцами – большим и указательным – ее шею под самым затылком. – И тебя вылечат!
Как только Татьяна стала безвольно валиться со стула, Горислав легко подхватил ее на руки и отнес на гобец.
– Отдохните пока, ребята, – сказал он, обращаясь к бесчувственным телам Рузанова и Гурьевой, – а мне нужно еще кое-что проверить. Так вы, по крайней мере, не поубиваете друг дружку до моего возвращения.
Снимая с гвоздя висевшую там двустволку, Костромиров внезапно услышал какой-то подозрительный шорох на кухне. Одним прыжком оказавшись за отделявшей ее от комнаты перегородкой, он с удивлением увидел огромного серебристого ежа, неторопливо семенящего к печи по крашеным половицам. Как только он взял его в руки, еж немедленно сердито зафыркал и свернулся в клубок. «Ах ты, бедненький! – подумал Горислав. – Как же ты тут оказался? Ну, ничего. Сейчас мы тебя выпустим!». Он бережно завернул колючий шар в полотенце и направился к выходу.
К несчастью, от внимания Костромирова, всецело занятого неожиданной находкой, ускользнуло легкое движение в углу комнаты – очнувшийся Рузанов открыл глаза и уже медленно поднимался со своего ложа…
Утро было прохладное и туманное. Рассвет окрасил все вокруг в какие-то блеклые, унылые цвета. И хотя трава еще не пожелтела и не зачахла, а деревья стояли почти сплошь зеленые, не растерявшие свою летнюю листву, в воздухе явственно ощущался прелый запах стремительно приближающейся осени. Ветра не было вовсе, и густой молочный туман лениво висел над землей сплошной влажной пеленой.
Под открытым навесом рядом с домом сидели, тесно прижавшись друг к другу, три нахохлившиеся курицы; слонявшийся рядом петух время от времени хлопал крыльями и порывался запеть, но вместо кукареканья из его горла вырывалось на выдохе что-то вроде хриплого кашля.
Быстро миновав огород и заднюю калитку, Костромиров зашел в густую березовую поросль, развернул полотенце и выпустил продолжающего недовольно шипеть и фыркать ежа. На прощанье тот одарил человека злобным, почти осмысленным взглядом черных глаз-бусинок. Горислав подождал, пока тот скроется в зарослях иван-чая, и, поправив на плече ружье, решительно зашагал в направлении Павлова пруда.
Очень скоро, несмотря на куртку и резиновые сапоги, вся одежда его пропиталась влагой от обильной утренней росы, а плечи стал пробирать неприятный озноб, но переходить на бег, чтобы согреться, Костромиров не стал, опасаясь потерять в тумане направление.
Как только крапивный лог остался позади, он оказался на поросшей высокой осокой и быльником поляне, где без труда отыскал полоску примятой травы, что вчера вечером вывела их с Лешкой к воде. Постоял, к чему-то прислушиваясь, и двинулся дальше.
Где-то на полпути опять остановился – ему показалось, что со стороны пруда доносятся какие-то странные звуки, похожие на глухие удары, – но вскоре вновь пошел вперед, заметно прибавив шаг.
Когда до воды оставалось не более десяти метров, удары стали слышны совершенно отчетливо, и Горислав, сняв с плеча ружье и слегка пригнувшись, осторожно раздвинул плотные зеленые стебли: на узком болотистом берегу никого не было, звуки раздавались откуда-то справа, из-за разросшейся у самой воды купы лозняка.
Бесшумный, словно туманный призрак, подкрался он к кустарнику и напряженно замер. Кто-то невидимый тяжело возился там, под густым пологом сивого тальника: время от времени раздавались глухие удары и негромкий плеск воды.
Вдруг тишину нарушил слегка дребезжащий, но вполне отчетливый голос: «Сейчас покушаешь, Анчипушка! Сейчас, милай! Чай, давненько человечинки сладкой не едал… Почитай, семь годов! Пораньше бы тебя подкормить, глядишь, и сестрица Прасковьюшка не померла бы… Дак ведь случая не было…Не серчай, родимый!»
