Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил
топор в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял
поросенка и понес его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а когда
отошел подальше от дома, вниз по течению реки, то бросил поросенка в реку. Тут
мне пришла в голову еще одна штука. Я достал из челнока мешок с мукой и старую
пилу и отнес их в дом. Я поставил мешок на старое место и прорвал в нем снизу
дыру пилой, потому что ножей и вилок у нас не водилось, – отец, когда стряпал,
управлялся одним складным ножом. Потом протащил мешок шагов сто по траве и
через ивовые кусты к востоку от дома, где было мелкое озеро миль в пять
шириной, все заросшее тростником, – уток там тоже под осень бывало очень много.
С другой стороны из озера вытекала заболоченная речка или ручей, который
тянулся на много миль – не знаю куда, только не впадал в реку. Мука сеялась всю
дорогу, так что получилась тоненькая белая стежка до самого озера. Я еще бросил
там папашин точильный камень, чтобы похоже было, будто бы это случайно. Потом
завязал дыру в мешке веревочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и отнес мешок
вместе с пилой обратно в челнок.
Когда почти совсем стемнело, я спустил челнок вниз по реке
до такого места, где ивы нависли над водой, и стал ждать, пока взойдет луна. Я
привязал его покрепче к иве, потом перекусил малость, а после того улегся на
дно выкурить трубочку и обдумать свой план. Думаю себе: они пойдут по следу
мешка с камнями до берега, а потом начнут искать мое тело в реке. А там пойдут
по мучному следу до озера и по вытекающей из него речке искать преступников,
которые убили меня и украли вещи. В реке они ничего искать не станут, кроме
моего мертвого тела. Скоро им это надоест, и больше они беспокоиться обо мне не
будут. Ну и отлично, а я смогу жить там, где мне захочется. Остров Джексона мне
вполне подходит, я этот остров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А
по ночам можно будет переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне
нужно. Остров Джексона – самое для меня подходящее место.
Я здорово устал и не успел опомниться, как уснул.
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я сел и огляделся по сторонам,
даже испугался немного. Потом вспомнил. Река казалась очень широкой, во много
миль шириной. Луна светила так ярко, что можно было сосчитать все бревна,
которые плыли мимо, черные и с виду неподвижные, очень далеко от берега. Кругом
стояла мертвая тишина, по всему было видать, что поздно, и пахло по-позднему.
Вы понимаете, что я хочу сказать… не знаю, как это выразить словами.
Я хорошенько потянулся, зевнул и только хотел было отвязать
челнок и пуститься дальше, как вдруг по воде до меня донесся шум. Я прислушался
и скоро понял, в чем дело: это был тот глухой ровный стук, какой слышишь, когда
весла ворочаются в уключинах тихой ночью. Я поглядел сквозь листву ивы – так и
есть: далеко, около того берега, плывет лодка. Я не мог разглядеть, сколько в
ней человек. Думаю, уж не отец ли, хоть я его и не ждал. Он спустился ниже меня
по течению, а потом подгреб к берегу по тихой воде, причем проплыл так близко
от меня, что я мог бы дотронуться до него дулом ружья. И правда, это был отец –
да еще трезвый, судя по тому, как он работал веслами.
Я не стал терять времени. В следующую минуту я уже летел
вниз по течению, без шума, но быстро, держась в тени берега. Я сделал мили две
с половиной, потом выбрался на четверть мили ближе к середине реки, потому что
скоро должна была показаться пристань и люди оттуда могли увидеть и окликнуть
меня. Я старался держаться среди плывущих бревен, а потом лег на дно челнока и
пустил его по течению. Я лежал, отдыхая и покуривая трубочку, и глядел в небо,
– ни облачка на нем. Небо кажется таким глубоким, когда лежишь на спине в
лунную ночь; раньше я этого не знал. И как далеко слышно по воде в такую ночь!
Я слышал, как люди разговаривают на пристани. Слышал даже все, что они говорят,
– все до единого слова. Один сказал, что теперь дни становятся все длинней, а
ночи все короче. Другой ответил, что эта ночь, ему думается, не из коротких, –
и тут они засмеялись; он повторил свои слова – и они опять засмеялись; потом
разбудили третьего и со смехом пересказали ему; только он не засмеялся, – он
буркнул что-то отрывистое и сказал, чтоб его оставили в покое. Первый заметил,
что он непременно это расскажет своей старухе, – ей, наверно, очень понравится;
но это сущие пустяки по сравнению с теми шуточками, какие он отпускал в свое
время. Я услышал как один из них сказал, что сейчас около трех часов и он
надеется – рассвет задержится не больше чем на неделю. После этого голоса стали
все удаляться и удаляться, и я уже не мог разобрать слов, слышал только неясный
говор да время от времени смех, и то, казалось, очень издалека.
Теперь я был много ниже пристани. Я привстал и увидел милях
в двух с половиной ниже по течению остров Джексона, весь заросший лесом, – он
стоял посредине реки, большой, темный и массивный, словно пароход без огней.
Выше острова не видно было и следов отмели – вся она была теперь под водой.
До острова я добрался в два счета. Я стрелой пронесся мимо
верхней его части – такое быстрое было течение, – потом выше, и в стоячую воду
и пристал с той стороны, которая ближе к иллинойсскому берегу. Я направил
челнок в глубокую выемку берега, которую знал давно; мне пришлось раздвинуть
ветви ивы, чтобы попасть туда; а когда я привязал челнок, снаружи его никто не
заметил бы.
Я вышел на берег, сел на бревно в верхней части острова и
стал смотреть на широкую реку, на черные плывущие бревна и на город в трех
милях отсюда, где еще мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по реке:
сейчас он был милей выше острова, и посредине плота горел фонарь. Я смотрел,
как он подползает все ближе, а когда он поравнялся с тем местом, где я стоял,
кто-то там крикнул: «Эй, на корме! Бери правей! « Я слышал это так ясно, как
будто человек стоял со мной рядом.
Небо стало понемногу светлеть; я пошел в лес и лег соснуть
перед завтраком.
Глава 8
Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко, что,
наверно, было уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной тени,
думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо
отдохнул. В просветы между листвой видно было солнце, но вообще тут росли все
больше высокие деревья, и под ними было очень мрачно. Там, где солнечный свет
просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде веснушек, и эти
пятнышки слегка двигались, – значит, наверху был ветерок. Две белки уселись на
сучке и, глядя на меня, затараторили очень дружелюбно.
