Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов
мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали
молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком
свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь
веселом, – только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили
звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин –
значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, – значит,
кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о
чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то
застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у
него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно
в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и
тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук
спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел
опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не
бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил,
повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял
ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, – и все-таки не успокоился:
это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью,
потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от
беды, когда убьешь паука.
Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь
было тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольно
много времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: «бум! бум!» –
пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише прежнего. Скоро я
услышал, как в темноте под деревьями треснула ветка, – что-то там двигалось. Я
сидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: «Мя-у!
Мя-у!» Вот здорово! Я тоже мяукнул еле слышно: «Мяу! Мяу!» – а потом погасил
свечку и вылез через окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю и
прокрался под деревья. Гляжу – так и есть: Том Сойер меня дожидается.
Глава 2
Мы пошли на цыпочках по дорожке между деревьями в самый
конец сада, нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали по голове. Проходя мимо
кухни, я споткнулся о корень и наделал шуму. Мы присели на корточки и затихли.
Большой негр мисс Уотсон – его звали Джим – сидел на пороге кухни; мы очень
хорошо его видели, потому что у него за спиной стояла свечка. Он вскочил и
около минуты прислушивался, вытянув шею; потом говорит:
– Кто там?
Он еще послушал, потом подошел на цыпочках и остановился как
раз между нами: можно было до него дотронуться пальцем. Ну, должно быть,
времени прошло порядочно, и ничего не было слышно, а мы все были так близко
друг от друга. И вдруг у меня зачесалось одно место на лодыжке, а почесать его
я боялся» потом зачесалось ухо, потом спина, как раз между лопатками. Думаю,
если не почешусь, просто хоть помирай. Я это сколько раз потом замечал: если ты
где-нибудь в гостях, или на похоронах, или хочешь заснуть и никак не можешь –
вообще, когда никак нельзя чесаться, – у тебя непременно зачешется во всех
местах разом.
Тут Джим и говорит:
– Послушайте, кто это? Где же вы? Ведь я все слышал,
свинство какое! Ладно, я знаю, что мне делать: сяду и буду сидеть, пока опять
что-нибудь не услышу.
И он уселся на землю, как раз между мной и Томом,
прислонился спиной к дереву и вытянул ноги так, что едва не задел мою ногу. У
меня зачесался нос. Так зачесался, что слезы выступили на глазах, а почесать я
боялся. Потом начало чесаться в носу. Потом зачесалось под носом. Я просто не
знал, как усидеть на месте. Такая напасть продолжалась минут шесть или семь, а
мне казалось, что много дольше. Теперь у меня чесалось в одиннадцати местах
сразу. Я решил, что больше минуты нипочем не вытерплю, но кое-как сдержался:
думаю – уж постараюсь. И тут как раз Джим начал громко дышать, потом захрапел,
и у меня все сразу прошло.
Том подал мне знак – еле слышно причмокнул губами, – и мы на
четвереньках поползли прочь. Как только мы отползли шагов на десять. Том шепнул
мне, что хочет для смеха привязать Джима к дереву. А я сказал: «Лучше не надо,
он проснется и поднимет шум, и тогда увидят, что меня нет на месте». Том
сказал, что у него маловато свечей, надо бы пробраться в кухню и взять
побольше. Я его останавливал, говорил, что Джим может проснуться и войти в
кухню. Но Тому хотелось рискнуть; мы забрались туда, взяли три свечки, и Том
оставил на столе пять центов в уплату. Потом мы с ним вышли; мне не терпелось
поскорее убраться подальше, а Тому вздумалось подползти на четвереньках к Джиму
и сыграть с ним какую-нибудь шутку. Я его дожидался, и мне показалось, что
ждать пришлось очень долго, – так было кругом пусто и молчаливо.
Как только Том вернулся, мы с ним побежали по дорожке кругом
сада и очень скоро очутились на самой верхушке горы по ту сторону дома. Том
сказал, что стащил шляпу с Джима и повесил ее на сучок как раз над его головой,
а Джим немножко зашевелился, но так и не проснулся. На другой день Джим
рассказывал, будто ведьмы околдовали его, усыпили и катались на нем по всему
штату, а потом опять посадили под дерево и повесили его шляпу на сучок, чтобы
сразу видно было, чье это дело. А в другой раз Джим рассказывал, будто они
доехали на нем до Нового Орлеана; потом у него с каждым разом получалось все
дальше и дальше, так что в конце концов он стал говорить, будто ведьмы объехали
на нем вокруг света, замучили его чуть не до смерти, и спина у него была вся
стерта, как под седлом. Джим так загордился после этого, что на других негров и
смотреть не хотел. Негры приходили за много миль послушать, как Джим будет про
это рассказывать, и он стал пользоваться таким уважением, как ни один негр в
наших местах. Повстречав Джима, чужие негры останавливались, разинув рот, и
глядели на него, словно на какое-нибудь чудо. Как стемнеет, негры всегда
собираются на кухне у огня и разговаривают про ведьм; но как только кто-нибудь
заведет об этом речь, Джим сейчас же вмешается и скажет: «Гм! Ну что ты можешь
знать про ведьм! « И этот негр сразу притихнет и замолчит. Пятицентовую монетку
Джим надел на веревочку и всегда носил на шее; он рассказывал, будто этот
талисман ему подарил сам черт и сказал, что им можно лечить от всех болезней и
вызывать ведьм, когда вздумается, стоит только пошептать над монеткой; но Джим
никогда не говорил, что он такое шепчет. Негры собирались со всей окрути и
отдавали Джиму все, что у них было, лишь бы взглянуть на эту монетку; однако
они ни за что на свете не дотронулись бы до нее, потому что монета побывала в
руках черта. Работник он стал теперь никуда не годный – уж очень возгордился,
что видел черта и возил на себе ведьм по всему свету.
