– Скорей, Джим, некогда валять дурака да охать! На пароходе
целая шайка убийц, и если мы не отыщем, где у них лодка, и не пустим ее вниз по
реке, чтоб они не могли сойти с парохода, одному из шайки придется плохо. А
если мы найдем лодку, то им всем крышка – шериф их заберет. Живей
поворачивайся! Я обыщу левый борт, а ты правый. Начинай от плота и…
– Ох, господи, господи! От плота? Нету больше плота, он
отвязался и уплыл! А мы тут остались!
Глава 13
У меня дух захватило и ноги подкосились. Остаться на
разбитом пароходе с такой шайкой! Однако распускать слюни было некогда. Теперь
уж во что бы то ни стало надо было найти эту лодку – нам самим она была нужна.
И вот мы стали пробираться по правому борту, а сами трясемся, дрожим, еле-еле
добрались до кормы; казалось, что прошло не меньше недели. Никаких и признаков
лодки. Джим сказал, что дальше он, кажется, идти не может; он так боится, что у
него и сил больше нет, – совсем ослаб. А я сказал: все равно надо идти, потому
что если мы тут останемся, то нам придется плохо, это уж вер» но. И мы пошли
дальше. Мы стали искать кормовую часть рубки, нашли ее, а потом насилу
пробрались ощупью к световому люку, цепляясь за выступы, потому что одним краем
он был уже в воде. Только мы подобрались вплотную к двери, смотрим – и лодка
тут как тут. Я едва разглядел ее в темноте. Ну и обрадовался же я! Еще секунда,
и я бы в нее забрался, но тут как раз открылась дверь. Один из бандитов высунул
голову в двух шагах от меня; я уж думал, что теперь мне крышка, а он опять
убрал голову и говорит:
– Перевесь подальше этот чертов фонарь, Билл, чтоб его не
было видно.
Он бросил в лодку мешок с какими-то вещами, влез в нее сам и
уселся. Это был Паккард. Потом вышел Билл и тоже сел в лодку. Паккард сказал
тихим голосом:
– Готово, отчаливай!
Я едва удержался за выступ – до того вдруг ослабел. Но тут
Билл сказал:
– Погоди, а его ты обыскал?
– Нет. А ты?
– Тоже нет. Значит, его доля при нем и осталась.
– Ну, так пойдем; какой толк брать барахло, а деньги
оставлять!
– Послушай, а он не догадается что у нас на уме?
– Может, и не догадается. Но надо же нам забрать эти деньги.
Идем!
И они вылезли из лодки и пошли обратно в каюту.
Дверь за ними захлопнулась, потому что крен был как раз в
эту сторону. Через полсекунды я очутился в лодке, и Джим тоже ввалился вслед за
мной. Я схватил нож, перерезал веревку, и мы отчалили.
До весел мы и не дотронулись, не промолвили ни слова даже
шепотом, боялись даже вздохнуть. Мы быстро скользили вниз по течению, в мертвой
тишине, проплыли мимо кожуха и мимо пароходной кормы; еще секунда-другая, и мы
очутились шагов за сто от разбитого парохода, тьма поглотила его, и ничего уже
нельзя было разглядеть; теперь мы были в безопасности и сами знали это.
Когда мы отплыли по течению шагов на триста – четыреста, в
дверях рубки на секунду сверкнул искоркой фонарь, и мы поняли, что мошенники
хватились своей лодки и теперь начинают понимать, что им придется так же плохо,
как и Тернеру.
Тут Джим взялся за весла, и мы пустились вдогонку за своим
плотом. Только теперь я в первый раз пожалел этих мошенников – раньше мне,
должно быть, было некогда. Я подумал, как это страшно, даже для убийц,
очутиться в таком безвыходном положении. Думаю: почем знать, может, я и сам
когда-нибудь буду бандитом, – небось мне такая штука тоже не понравится! И
потому я сказал Джиму:
– Как только увидим огонек, то сейчас же и причалим к
берегу, повыше или пониже шагов на сто, в таком месте, где можно будет
хорошенько спрятать тебя вместе с лодкой, а потом я придумаю что-нибудь: пойду
искать людей – пускай заберут эту шайку и спасут их всех, чтобы можно было
повесить потом, когда придет их время.
Но это была неудачная мысль. Скоро опять началась гроза, на
этот раз пуще прежнего. Дождь так и хлестал, и нигде не видно было ни огонька,
– должно быть, все спали. Мы неслись вниз по реке и глядели, не покажется ли
где огонек или наш плот. Прошло очень много времени; и дождь наконец перестал,
но тучи все не расходились, и молния все поблескивала; как вдруг, во время
одной такой вспышки, видим – впереди что-то чернеет на воде; мы – скорее туда.
Это был наш плот. До чего же мы обрадовались, когда опять
перебрались на него! И вот впереди, на правом берегу, замигал огонек. Я сказал,
что сейчас же туда и отправлюсь. Лодка была до половины завалена добром,
которое воры награбили на разбитом пароходе. Мы свалили все в кучу на плоту, и
я велел Джиму плыть потихоньку дальше и зажечь фонарь, когда он увидит, что уже
проплыл мили две, и не гасить огня, пока я не вернусь; потом я взялся за весла
и направился туда, где горел свет. Когда я подплыл ближе, показались еще
три-четыре огонька повыше, на горе. Это был городок. Я перестал грести немного
выше того места, где горел огонь, и меня понесло по течению. Проплывая мимо, я
увидел, что это горит фонарь на большом пароме. Я объехал паром вокруг,
отыскивая, где же спит сторож; в конце концов я нашел его на битенге
[4]: он спал,
свесив голову на колени. Я раза два или три толкнул его в плечо и начал рыдать.
Он вскочил как встрепанный, потом видит, что это я,
потянулся хорошенько, зевнул и говорит:
– Ну, что там такое? Не плачь, мальчик… Что случилось?
Я говорю:
– Папа, и мама, и сестрица, и… – Тут я опять всхлипнул.
Он говорит:
– Ну, будет тебе, что ты так расплакался? У всех бывают
неприятности, обойдется как-нибудь. Что же с ними такое случилось?
– Они… они… Это вы сторож на пароме?
– Да, я, – говорит сторож очень довольным тоном. – Я и
капитан, и владелец, и первый помощник, и лоцман, и сторож, и старший матрос; а
иной раз бывает, что я же и груз и пассажиры. Я не так богат, как старый Джим
Хорнбэк, и не могу швырять деньги направо и налево, каждому встречному и
поперечному, как он швыряет; но я ему много раз говорил, что не поменялся бы с
ним местами; матросская жизнь как раз по мне, а жить за две мили от города, где
нет ничего интересного и не с кем слова сказать, я нипочем не стану, даже за
все его миллионы. Я говорю…
Тут я перебил его и сказал:
– Они попали в такую ужасную беду…
– Кто это?
