Мисс Шарлотта подняла голову, как королева, слушая рассказ
Бака; ноздри у нее раздувались, глаза сверкали. Молодые люди нахмурились, но не
сказали ни слова. Мисс София побледнела, а когда услышала, что Гарни остался
цел, опять порозовела.
Как только мне удалось вызвать Бака к кормушке под деревьями
и мы остались с ним вдвоем, я спросил:
– Неужто ты хотел его убить, Бак?
– А то как же!
– Что же он тебе сделал?
– Он? Ничего он мне не сделал.
– Так за что же ты хотел его убить?
– Ни за что – из-за того только, что у нас кровная вражда.
– А что такое кровная вражда?
– Чему же тебя учили? Неужели ты не знаешь, что такое
кровная вражда?
– Первый раз слышу. Ну-ка, расскажи.
– Ну вот, – сказал Бак, – кровная вражда – это вот что:
бывает, что один человек поссорится с другим и убьет его, а тогда брат этого
убитого возьмет да и убьет первого, потом их братья поубивают друг друга, потом
за них вступаются двоюродные братья, а когда всех перебьют, тогда и вражде
конец. Только это долгая песня, времени проходит много.
– А ваша вражда давно началась?
– Еще бы не давно! Лет тридцать или около того. Была
какая-то ссора, а потом из-за нее судились; и тот, который проиграл процесс,
пошел и застрелил того, который выиграл, – да так оно и следовало, конечно.
Всякий на его месте сделал бы то же.
– Да из-за чего же вышла ссора, Бак? Из-за земли?
– Я не знаю. Может быть.
– Ну а кто же первый стрелял? Грэнджерфорд или Шепердсон?
– Господи, ну почем я знаю! Ведь это так давно было.
– И никто не знает?
– Нет, папа, я думаю, знает, и еще кое-кто из стариков
знает; они только не знают, из-за чего в самый первый раз началась ссора.
– И много было убитых, Бак?
– Да! То и дело кого-нибудь хоронят. Но не всех же убивают.
У папы в ноге сидит крупная дробь, только он не обращает внимания, но думает об
этом, и все. Боба тоже здорово полоснули ножом, и Том был ранен раза два.
– А в этом году кого-нибудь убили, Бак?
– Да, у нас одного и у них одного. Месяца три назад мой
кузен Бад поехал через лес на ту сторону роки, а оружия с собой не захватил –
такая глупость! – и вдруг в одном глухом мосте слышит за собой топот; смотрит –
за ним скачет плешивый Шопердсон с ружьем в руках, скачет, а седые волосы
развеваются по ветру. Баду надо было соскочить с лошади да спрятаться в кусты,
а он решил, что старик его не догонит, и так они скакали миль пять во весь дух,
а старик все нагонял; наконец Бад видит, что дело плохо, остановил лошадь и
повернулся лицом к старику, чтобы пуля попала не в спину, а в грудь, а старик
подъехал поближе и убил его наповал. Только недолго ему пришлось радоваться: не
прошло и недели, как наши его уложили.
– По-моему, этот старик был трус, Бак.
– А по-моему, нет. Вот уж нет! Среди Шепердсонов нет трусов,
ни одного нет! И среди Грэнджерфордов тоже их нет. Один раз этот старик честно
дрался с тремя Грэнджерфордами и в полчаса одолел их. Все они были верхом, а он
соскочил с лошади и засел за кучей дров, а лошадь поставил перед собой, чтобы
загородиться от пуль. Грэнджерфорды с лошадей не слезли, все гарцевали вокруг
старика и палили в него, а он палил в них. И он и его лошадь вернулись домой
израненные и в крови, зато Грэнджерфордов принесли домой одного убитым, а
другого раненым, он умер на следующий день. Нет, сэр, если кому нужны трусы,
так нечего и время тратить искать их у Шепердсонов – там таких не водится!
В следующее воскресенье мы все поехали в церковь, мили за
три, и все верхом. Мужчины взяли с собой ружья, – Бак тоже взял, – и держали их
между коленями или ставили к стенке, чтобы были под рукой. И Шопердсоны тоже
так делали. Проповедь была самая обыкновенная – насчет братской любви и прочего
тому подобного, такая все скучища! Говорили, что проповедь хорошая, и когда
ехали домой, все толковали про веру да про добрые дела, про благодать и
предопределение и не знаю еще про что, так что мне показалось, будто такого
скучного воскресенья у меня еще никогда в жизни не было.
Через час после обеда или около того все задремали, кто в
кресле, кто у себя в комнате, и стало еще скучней. Бак со своей собакой улегся
на траву и крепко уснул на солнышке. Я пошел в нашу комнату и сам хотел было
вздремнуть. Смотрю, тихая мисс София стоит на пороге своей комнаты, что рядом с
нашей; она позвала меня к себе в комнату, тихонько затворила дверь и
спрашивает, люблю ли я ее, а я сказал, что люблю; а потом она спросила, могу ли
я исполнить одну ее просьбу и никому об этом не говорить, и я сказал, что могу.
Тогда она сказала, что забыла свое Евангелие в церкви, оставила его на скамье
между двумя другими книгами, так но схожу ли я потихоньку за этой книгой, и не
принесу ли ее сюда, только никому ничего не говоря. Я сказал, что принесу. И
вот я потихоньку выбрался из дому и побежал по дороге; смотрю – в церкви никого
уже нет, кроме одной или двух свиней: дверь никогда не запиралась, а свиньи
летом любят валяться на тесовом полу, потому что он прохладный. Если вы
заметили, большинство людей ходит в церковь только по необходимости, ну а
свиньи – дело другое.
Ох, думаю, тут что-то неладно; не может быть, чтобы она так
расстроилась из-за Евангелия. Я потряс книжку, смотрю – из нее выскочил
маленький клочок бумаги, а на нем написано карандашом: «В половине третьего». Я
стал еще искать, но ничего больше не нашел. Я так ничего и не понял, взял и
положил бумажку обратно, а когда вернулся домой и поднялся наверх, мисс София
стояла в дверях своей комнаты и ждала меня. Она втащила меня в комнату и
закрыла дверь, потом стала перелистывать Евангелие, пока не нашла записку, а
когда прочла ее, то очень обрадовалась, и не успел я опомниться, как она
схватила меня за плечи, обняла и сказала, что я самый лучший мальчик на свете и
чтобы я никому ничего не говорил. И щеки у нее засветились, она вся покраснела
и от этого стала очень хорошенькой. Меня сильно разбирало любопытство, и,
переведя дух, я сейчас же спросил, о чем была записка; а она спросила, читал я
ее или пет, а я сказал, что не читал. Тогда она спросила, у мою ли я читать
по-писаному, а я сказал, что но умею, разно только если написано печатными
буквами, и она тогда сказали, что в записке ничего особенного не было, это
просто закладка, и чтобы я шел играть.
Я пошел к реке, раздумывая обо всем этом, и вдруг заметил,
что за мной идет мой негр. Когда мы отошли от доя а настолько, что нас нельзя
было увидеть из окна, он оглянулся по сторонам, а потом подбежал ко мне и
говорит:
