Скоро всадники перестали скакать и вопить. Они подъехали
ближе к лавке; тогда один из мальчиков встал, прицелился хорошенько из-за
штабеля и выбил одного всадника из седла. Верховые соскочили с лошадей,
подхватили раненого и понесли его в лавку, и в ту же минуту оба мальчика
пустились бежать. Они были уже на полдороге к тому дереву, на котором я сидел,
когда их заметили. Как только мужчины их увидели, они опять вскочили на лошадей
и погнались за ними. Они стали их нагонять, только ничего из этого не вышло:
мальчики все-таки выбежали намного раньше, успели добраться до того штабеля,
который был перед моим деревом, засели за ним, и, значит, у них опять был
выигрыш перед Шепердсонами. Один из мальчиков был Бак, а другой, лет
девятнадцати, худенький, – его двоюродный брат.
Всадники повертелись тут некоторое время, потом уехали
куда-то. Как только они скрылись из виду, я окликнул Бака и рассказал ему все.
Сначала он ничего не мог понять, когда услышал мой голос с дерева, и ужасно
удивился. Он велел мне смотреть в оба и сказать ему, когда всадники опять
покажутся; они, верно, затевают какую-нибудь подлость и уехали ненадолго. Мне
захотелось убраться с этого дерева, только я побоялся слезть. Бак начал плакать
и браниться и сказал, что они с Джо (это и был другой мальчик, его двоюродный
брат) еще отплатят за этот день. Он сказал, что его отец и двое братьев убиты и
двое пли трое Шепердсонов тоже. Шепердсоны подстерегали их в засаде. Бак
сказал, что его отцу и братьям надо было бы подождать других родственников –
Шепердсонов было слишком много. Я спросил его, что стало с молодым Гарни и мисс
Софией. Оп ответил, что они успели переправиться за реку и теперь в
безопасности. Но до чего же Бак выходил из себя, что ему во удалось убить Гарни
тот раз в лесу, – я просто ничего подобного не слыхивал!
И вдруг – бах! бах! бах! – раздались три или четыре
выстрела: Шепердсоны объехали кругом через лес, спешились и подкрались сзади.
Мальчики бросились к реке – оба они были ранены – и поплылп вниз по течению, а
Шепердсоны бежали за ними по берегу, стреляли и кричали: «Убейте их, убейте!»
Мне сделалось так нехорошо, что я чуть не свалился с дерева. Все я рассказывать
не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо. Уж лучше бы я тогда ночью
не вылезал здесь на берег, чем такое видеть. До сих пор все это стоит у меня
перед глазами, даже снилось сколько раз. Я сидел на дереве, пока не стемнело:
все боялся слезть. Время от времени я слышал далеко в лесу выстрелы, а два раза
маленькие отряды верховых с ружьях проносились мимо лавки; я это видел и понял,
что еще по все кончилось. Я сильно приуныл и решил больше не подходить к этому
дому: ведь, по-моему, все это из-за меня вышло, как ни верти. Клочок бумажки,
должно быть, для того и был вложен, чтобы мисс София где-нибудь встретилась с
Гарни в половине третьего и убежала с ним; а мне надо было рассказать ее отцу
про эту бумажку и про то, как странно вела себя мисс София; тогда он, может,
посадил бы ее под замок и не случилось бы такого ужасного несчастья.
Я слез с дерева, осторожно прокрался к реке и скоро нашел в
воде у самого берега два мертвых тела; долго возился, пока не вытащил их на
песок, потом прикрыл им лица и ушел поскорее. Я даже заплакал, когда прикрывал
лицо Бака: ведь он со мной дружил и был ко мне очень добр.
Теперь совсем стемнело. К дому я и близко не подходил, а
обошел его лесом и побежал на болото. Джима на островке не было, так что я
побрел через болото к речке и пролез через ивняки; мне не терпелось поскорей
залезть на плот и выбраться из этого страшного места. Плота не было! Ой, до
чего же я испугался! С минуту я даже дышать не мог. Потом как закричу! Голос
шагах в двадцати от меня отозвался:
– Господи, это ты, сынок? Только не шуми.
Это был голос Джима – я в жизни не слыхал ничего приятней. Я
побежал по берегу и перескочил на плот, а Джим схватил меня и давай обнимать –
до того он мне обрадовался. Он сказал:
– Слава богу, сынок, а я уж было думал, что ты тоже помер.
Джек сюда приходил, сказал, что, должно быть, тебя убили, потому что домой ты
не вернулся; я сию минуту собирался спуститься на плоту к устью речки, чтобы
быть наготове и отчалить, как только Джек придет опять и скажет, что ты и
вправду умер. Господи, до чего я рад, что ты вернулся, сынок!
Я сказал:
– Ну ладно, это очень хорошо. Они меня не найдут и подумают,
что меня убили и мой труп уплыл вниз по реке, – там, на берегу, кое-что наведет
их на такую мысль. Так смотри же, не теряй времени, Джим, поскорее выводи плот
на большую воду!
Я не мог успокоиться до тех пор, пока плот не очутился на
середине Миссисипи, двумя милями ниже пристани. Тут мы вывесили наш сигнальный
фонарь и решили, что теперь мы опять свободны и в безопасности. Со вчерашнего
дня у меня ни крошки во рту не было; Джим достал кукурузные лепешки, пахтанье,
свинину с капустой и зелень – ничего нет вкусней, если все это приготовить как
следует, – и покуда я ужинал, мы разговаривали, и нам было очень хорошо. Я был
рад-радехонек убраться подальше от кровной вражды, а Джим – с болота. Мы так и
говорили, что нет лучше дома, чем плот. Везде кажется душно и тесно, а на плоту
– нет. На плоту чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно.
