Глава 19
Прошло два или три дня и две или три ночи; можно, пожалуй,
сказать, что они проплыли, – так спокойно, гладко и приятно они шли. Вот как мы
проводили время. Река здесь была необъятной ширины, такая громадина – местами
шириной мили в полторы. Мы плыли по ночам, а днем отдыхали и прятались. Бывало,
как только ночь подходит к концу, мы останавливаемся и привязываем плот – почти
всегда там, где нет течения, под отмелью, потом нарежем ивовых и тополевых
веток и спрячем плот под ними. После того закинем удочки и лезем в реку, чтобы
освежиться немножко, а потом сядем на песчаное дно, где вода по колено, и
смотрим, как светает. Нигде ни звука, полная тишина, весь мир точно уснул,
редко-редко заквакает где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть
вдаль над рекой, – это темная полоса: лес на другой стороне реки, а больше
сначала ничего не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска
расплывается все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а
серая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие черные пятна – это
шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы – это плоты; иногда слышится
скрип весел в уключинах или неясный говор, – когда так тихо, звук доносится
издалека; мало-помалу становится видна и рябь на воде, и по этой ряби узнаешь,
что тут быстрое течение разбивается о корягу, оттого в этом месте и рябит;
потом видишь, как клубится туман над водой, краснеет небо на востоке, краснеет
река, и можно уже разглядеть далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на
опушке леса, – должно быть, сторожка при лесном складе, а сколочен домик
кое-как, щели такие, что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и
веет тебе в лицо прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и
кое-чем похуже, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от нее здорово
несет тухлятиной; а вот и светлый день, и все вокруг словно смеется на солнце;
и певчие птицы заливаются вовсю!
Теперь уже легкий дымок от костра совсем незаметен, и мы
снимаем с удочки рыбу и готовим себе горячий завтрак. А после того отдыхаем и
любуемся на речной простор; отдыхаем, отдыхаем, а там, глядишь, и заснем.
Проснемся после и смотрим – что же нас разбудило? И иной раз видишь –
поднимается против течения и пыхтит пароход, далеко у противоположного берега –
только и можно разобрать, кормовое у него колени или боковое; и после того
целый час ничего не слышно и не видно: настоящая водная пустыня. Потом видишь,
как далеко – видно по реке тянется плот и какой-нибудь разиня колет на плоту
дрова, – они всегда норовят колоть дрова на плоту, – видишь, как сверкает
опускающийся топор, но ничего не слышишь; видишь, как опять поднимается топор,
и только когда он занесен над головой, слышится: «Трах!» – так много времени
нужно, чтобы звук долетел по воде. Вот так мы и проводили день, валяясь на
травке и прислушиваясь к тишине. Один раз был густой туман, и на плоту и
лодках, проходивших мимо, колотили в сковороды, чтобы пароход не наскочил на
них. Одна шаланда, а может, и плот, проплыла так близко, что мы слышали говор,
смех и брань, – хорошо слышали, а видеть не видели, так что мороз по коже
продирал: похоже было, будто это духи разговаривают. Джим так и решил, что это
духи, а я с ним не согласился:
– Ну нет, духи так не станут говорить: «Черт бы побрал этот
проклятый туман! « Мы отчаливали, как только стемнеет; выведем плот на середину
реки, бросим весла, он и плывет по течению, как ему вздумается. Потом закурим
трубки, спустим ноги в воду и разговариваем обо всем на свете. Мы все время
ходили голышом, и днем и ночью, если нас не допекали москиты; в новой одежде,
которую подарили мне родные Бака, я чувствовал себя как-то неловко, оттого что
она была очень хорошая, да я и вообще не охотник наряжаться.
Случалось, что на всей реке долго-долго не было никого,
кроме нас. Вдали, у того берега, виднелись отмели и островки, да кое-где
мелькнет иной раз огонек – свеча в окне какой-нибудь хибарки, а иной раз и на
воде увидишь искорку-другую – на плоту или на шаланде, или услышишь, как там
поют или играют на скрипке. Хорошо нам жилось на плоту! Бывало, все небо над
головой усеяно звездами, и мы лежим на спине, глядим на них и спорим: что они –
сотворены или сами собой народились? Джим думал, что сотворены; а я – что сами
народились: уж очень много понадобилось бы времени, чтобы наделать столько
звезд. Джим сказал, может, их луна мечет, как лягушка икру; что ж, это было
похоже на правду, я и спорить с ним не стал; я видал, сколько у лягушки бывает
икры, так что, разумеется, это вещь возможная. Мы следили и за падучими
звездами, как они чертят небо и летят вниз. Джим думал, что это те звезды,
которые испортились и выкинуты из гнезда.
Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте
проходил пароход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождем
падали в реку, и это было очень красиво; потом пароход скрывался за поворотом,
огни мигали еще раз и гасли, шум замирал, и на реке опять становилось тихо;
потом до вас докатывались и волны – долго спустя после того, как пройдет
пароход, – и покачивали плот, а потом бог знает сколько времени ничего не было
слышно, кроме кваканья лягушек.
После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать,
и часа на два или на три становилось совсем темно – в окнах домишек ни огонька.
Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонек, значит, утро
близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привязать плот.
Как-то утром, перед зарей, я нашел пустой челнок, перебрался
через перекат на берег – он был от острова всего в двухстах ярдах – и поднялся
вверх по речке среди кипарисового леса на милю или около того – посмотреть, не
наберу ли я там ягод. Как раз в том месте, где через речку шел коровий брод,
смотрю – по тропке к броду бегут опрометью какие-то двое мужчин. Я так и думал,
что мне крышка; бывало, если за кемнибудь гонятся, мне всегда кажется, что это
или за мной, или за Джимом. Я хотел было удрать от них поскорей, да они со мной
поравнялись, окликнули меня и стали просить, чтобы я их спас, – говорят, они
ничего такого не делали, потому за ними и годятся с собаками. Они собрались уже
прыгнуть ко мне в челнок, только я им сказал:
– Погодите, не прыгайте. Я еще не слышу ни лошадей, ни
собак; у вас есть время пробраться сквозь кусты и пройти немножко дальше вверх
по речке, – вот тогда лезьте в воду и ступайте вброд ко мне, это собьет собак
со следа.
Они так и сделали; и как только они влезли ко мне в челнок,
я сейчас же пустился обратно к нашему островку, а минут через пять или десять
мы услышали издали крики и собачий лай. Мы слышали, как погоня прискакала к
речке, но не видели ее: верховые, должно быть, потоптались на берегу, поискали,
а потом стало плохо слышно – мы отъезжали все дальше и дальше; а когда лес остался
позади и мы выбрались на большую реку, все было уже тихо; тогда мы подгребли к
островку, спрятались в тополевых зарослях, и опасность миновала.
