Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и
больше, он был лысый и с седыми баками. На нем была старая, рваная шляпа, синяя
грязная шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги,
и подтяжки домашней вязки, – нет, подтяжка у него была всего-навсего одна. На
руке старик нес еще долгополую старую хламиду из синей холстины, с медными
пуговицами, а кроме того, оба они волокли тяжелые, битком набитые ковровые
саквояжи.
Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже
неважно. После завтрака мы все легли отдохнуть, и из разговора первым делом
выяснилось, что оба эти молодчика друг друга совсем не знают.
– Из-за чего у вас вышли неприятности? – спросил лысый у
того, что помоложе.
– Да вот, продавал я одно снадобье, для того чтобы счищать
винный камень с зубов, – счищать-то оно, положим, счищает, но только и эмаль
вместе с ним сходит, – и задержался на один вечер дольше, чем следует; и
только-только собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города и вы мне
сказали, что за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил, что у меня
тоже неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся моя история… А у вас
что было?
– Я тут около недели проповедовал трезвость, и вес женщины
мною нахвалиться не могли – и старухи и молоденькие, – потому что пьяницам я
таки задал жару, могу вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а то и
шесть – по десять центов с носа, дети и негры бесплатно, – и дело у меня шло
все лучше да лучше, как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух, что я и сам
потихоньку прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил меня нынче утром и
сказал, что здешний народ собирается потихоньку и скоро они сюда явятся с
собаками и лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошел подальше, а там пустятся
за мной в погоню; и если поймают, то вымажут в дегте, обваляют в пуху и перьях
и прокатят на шесте. Я не стал дожидаться завтрака – что-то аппетит пропал.
– Старина, – сказал молодой человек, – мы с вами, пожалуй,
могли бы объединиться и орудовать вместе… Как по-вашему?
– Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?
– По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными
лекарствами, выступаю на сцене, – я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь
внушением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пения и
географии; бывает, и лекцию прочту, – да мало ли что еще! Берусь за все, что ни
подвернется, лишь бы не работать. А вы по какой части?
– В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением
рук паралич, раковые опухоли и прочее – это мне всего лучше удавалось; могу
недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую тоже,
обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.
Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек
вздохнул и сказал:
– Увы!
– Это вы насчет чего? – спросил лысый.
– Подумать только, что я довел себя до такой жизни и
унизился до такого общества! – И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.
– Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? –
спрашивает лысый этак свысока и надувшись.
– Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я не
заслужил, кто виноват в том, что я пал так низко, когда стоял так высоко!
Никто, кроме меня самого. Я вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не виню.
Я все это заслужил. Пусть равнодушный свет доконает меня; я знаю одно –
где-нибудь я найду себе могилу. Пускай свет довершит свое дело, пускай отнимет
у меня все – моих близких, мое достояние, все, все решительно, но этого он
отнять не сможет! Когда-нибудь я лягу в могилу, забуду обо всем, и мое бедное,
разбитое сердце наконец успокоится.
А сам все трет глаза тряпкой.
– А, подите вы с вашим разбитым сердцем! – говорит ему
лысый. – Чего вы нам тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?
– Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас, господа,
я сам так низко пал – да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать – по
справедливости следует, я вовсе не жалуюсь.
– Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда
падать?
– Вы мне не поверите… люди никогда мне не верят… но довольно
об этом… не стоит! Тайна моего рождения…
– Тайна вашего рождения? Это вы про что?
– Господа, – очень торжественно начал молодой, – я вам
открою мою тайну, я чувствую к вам доверие! По происхождению я – герцог!
Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть,
тоже. А лысый сказал:
– Да что вы! Быть не может!
– Да, да! Мой прадед, старший сын герцога Бриджуотерского, в
конце прошлого века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы. Он
женился тут и умер, оставив единственного сына; и почти в то же время умер его
отец. Второй сын покойного герцога захватил титул и поместье, а малолетний
наследник остался в забвении. Я прямой потомок малолетнего герцога, я законный
герцог Бриджуотерский, но вот я здесь – одинокий, лишенный сана, гонимый
людьми, презираемый холодным светом, в рубище, измученный, с разбитым сердцем,
принужден якшаться с какими-то жуликами на плоту!
Джиму стало очень его жалко, и мне тоже. Мы попробовали его
утешить, но он сказал, что это бесполезно, – утешить его невозможно; но если мы
согласны признать его за герцога, это будет для него всего дороже и отраднее.
Мы сказали, что согласны, пусть только он нас научит, как это сделать. Он
сказал, что мы всегда должны обращаться к нему с поклоном и называть его «ваша
светлость», «милорд» или «ваша милость», но если даже назовем его просто
«Бриджуотер», он не обидится, потому что это титул, а не фамилия; и кто-нибудь
из нас должен подавать ему кушанье за обедом и вообще оказывать разные услуги,
какие потребуются.
Ну, все это было нетрудно, и мы согласились. За обедом Джим
прислуживал герцогу стоя и все время спрашивал: «Не хочет ли ваша светлость
того или другого?» – и всякий мог сразу заметить, что герцогу это очень
нравится.
Зато старик надулся – совсем перестал разговаривать, и
заметно было, что вся эта возня с герцогом ему очень не по вкусу. Видно было, что
он чем-то расстроен. Вот немного погодя, после обеда, он и говорит:
– Послушайте-ка, герцог, мне, конечно, вас очень жалко, но
только не вы один претерпели такие несчастья.
– Да?
– Да, не вы один. Не вас одного судьба жестоко низвергла с
высоты.
– Увы!
– Да, не у вас одного имеется тайна рождения.
