– Моя судьба быть втоптанным в грязь железной пятой
деспотизма. Несчастья сокрушили мой некогда гордый дух: я уступаю и покоряюсь –
таков мой жребий. Я один на всем свете обречен страдать; что ж, я и это
перенесу.
Мы двинулись в путь, как только совсем стемнело. Король
велел нам держаться поближе к середине реки и не зажигать фонаря, пока мы не
проплывем мимо города. Скоро мы завидели маленькую кучку огней – это и был
город – и в темноте благополучно проскользнули мимо него. Проплыв еще три
четверти мили, мы вывесили наш сигнальный фонарь, а часам к десяти поднялся
ветер, полил дождь, загремел гром, и молния засверкала вовсю; а король велел
нам обоим стоять на вахте, пока гроза не пройдет. Потом они с герцогом
забрались в шалаш и улеглись спать. Я должен был сторожить после полуночи,
только я все равно не лег бы, даже если бы у меня была постель, потому что не
каждый день приходится видеть такую грозу.
Господи, как бушевал ветер! И каждую секунду или две
вспыхивала такая молния, что становились видны белые гребешки волн на полмили
кругом, и острова – словно пыльные сквозь сетку дождя, и деревья, которые
гнулись от ветра; а потом как трахнет – бум! бум! бах! тра-та-та-та-та! – гром
ударит, раскатится и затихнет, а потом – р-раз! – опять вспыхнет молния, и опять
удар грома. Меня несколько раз чуть не смыло волной с плота, но я разделся
догола, и теперь мне все было нипочем. Насчет коряг нам беспокоиться тоже не
приходилось: молния то и дело сверкала и освещала все кругом, так что коряги
нам довольно хорошо были видны, и мы всегда успевали повернуть плот в ту или
другую сторону и обойти их.
У меня, видите ли, была ночная вахта, но только к этому
времени мне здорово захотелось спать, и Джим сказал, что посторожит за меня
первую половину ночи; на этот счет он всегда был молодец, говорить нечего. Я
заполз в шалаш, но герцог с королем так развалились и раскинули ноги, что мне
некуда было деваться; я лег перед шалашом, – на дождь я не обращал никакого
внимания, потому что было тепло и волны теперь были уже не такие высокие. Часов
около двух, однако, опять поднялось волнение, и Джим хотел было меня разбудить,
а потом передумал; ему показалось, что волны стали ниже и беды от них не будет;
но он ошибся, потому что вдруг нахлынула высоченная волна и смыла меня за борт.
Джим чуть не помер со смеху. Уж очень он был смешливый, другого такого негра я
в жизни не видывал.
Я стал на вахту, а Джим улегся и захрапел; скоро гроза
совсем прошла, и как только в домиках на берегу зажегся первый огонек, я
разбудил Джима, и мы с ним ввели плот в укромное место на дневную стоянку.
После завтрака король достал старую, замызганную колоду
карт, и они с герцогом уселись играть в покер по пяти центов за партию. А когда
им надоело играть, они принялись «составлять план кампании», как это у них
называлось. Герцог порылся в своем саквояже, вытащил целую кипу маленьких
печатных афиш и стал читать нам вслух. В одной афише говорилось, что
«знаменитый доктор Арман де Монтальбан из Парижа прочтет лекцию „О науке
френологии“ – там-то и там-то, такого числа, такого-то месяца, вход десять
центов, – и будет „составлять определения характера за двадцать пять центов с
человека“. Герцог сказал, что он и есть этот самый доктор. В другой афише он
именовался „всемирно известным трагиком, исполнителем шекспировских пьес,
Гарриком Младшим из лондонского театра «Друри-Лейн“. В овальных афишах он под
другими фамилиями тоже проделывал разные удивительные вещи: например, отыскивал
воду и золото с помощью орехового прута, снимал заклятия и так далее. В конце
концов он сказал:
А все-таки трагическая муза мне всего милей. Вам не годилось
выступать на сцене, ваше величество?
– Нет, – говорит король.
– Ну, так придется, ваше бывшее величество, и не дальше чем
через три дня, – говорит герцог. – В первом же подходящем городе мы снимем зал
и представим поединок из «Ричарда Третьего» и сцену на балконе из «Ромео и
Джульетты». Как вам это нравится?
– Я конечно, стою за всякое прибыльное дело, но только,
знаете ли, я ведь ничего не смыслю в актерской игре, да и видеть актеров мне
почти не приходилось. Когда мой папа приглашал их во дворец, я был еще совсем
мальчишкой. А вы думаете, вам удастся меня научить?
– Еще бы! Это легче легкого.
– Ну, тогда ладно. У меня давно уже руки чешутся – хочется
попробовать что-нибудь новенькое. Давайте сейчас же и начнем.
Тут герцог рассказал ему все, что полагается: кто такой был
Ромео и кто такая Джульетта, и прибавил, что сам он привык играть Ромео, так
что королю придется быть Джульеттой.
– Так ведь если Джульетта совсем молоденькая, не покажется
ли все-таки странно, что у нее такая лысина и седые баки?
– Ну что вы! Не беспокойтесь – этим деревенским олухам и в
голову не придет усомниться. А потом, вы же будете в костюме, это совсем другое
дело: Джульетта на балконе, вышла перед сном полюбоваться на луну, она в ночной
рубашке и чепчике с оборками. А вот костюмы для этих ролей.
Он вытащил два-три костюма из занавесочного ситца и сказал,
что это средневековые доспехи для Ричарда Третьего и его противника, и еще
длинную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками. Король
успокоился. Тогда герцог достал свою книжку и начал читать роли самым
внушительным и торжественным голосом; расхаживая по плоту, он показывал, как
это надо играть; потом отдал королю книжку и велел ему выучить роль наизусть.
Милями тремя ниже излучины стоял какой-то маленький
городишко, и после обеда герцог сказал, что он придумал одну штуку и теперь мы
можем плыть и днем, нисколько не опасаясь за Джима; надо только съездить в
город и все подготовить. Король решил тоже поехать и посмотреть, не подвернется
ли чтонибудь подходящее. У нас вышел весь кофе, поэтому Джим сказал, чтоб и я
поехал с ними и купил.
Когда мы добрались до города, там все словно вымерло. На
улицах было пусто и совсем тихо, будто в воскресенье. Мы разыскали где-то на
задворках больного негра, который грелся на солнышке, и узнали от него, что
весь город, кроме больных да старых и малых, отправился за две мили в лес, на
молитвенное собрание. Король спросил, как туда пройти, и сказал, что
постарается выколотить из этого молитвенного собрания все, что можно, и мне
тоже позволил пойти с ним.
Герцог сказал, что ему нужно в типографию. Мы ее скоро нашли
в маленьком помещении над плотничьей мастерской; все плотники и наборщики ушли
на молитвенное собрание и даже двери не заперли.
Помещение было грязное, заваленное всяким хламом, на стенах
везде были чернильные пятна и объявления насчет беглых негров и продажных
лошадей. Герцог снял пиджак и сказал, что больше ему ничего не нужно. Тогда мы
с королем отправились на молитвенное собрание.
