Мы попали туда часа через полтора, мокрые хоть выжми, потому
что день был ужасно жаркий. Там собралось не меньше тысячи человек со всей
округи, многие приехали миль за двадцать.
В лесу было полным-полно лошадей, запряженных в повозки и
привязанных где придется; они жевали овес из кормушек и били копытами, отгоняя
мух. Под навесами, сооруженными из кольев и покрытыми зелеными ветвями,
продавались имбирные пряники, лимонад, целые горы арбузов, молодой кукурузы и
прочей зелени.
Проповеди слушали под такими же навесами, только они были
побольше и битком набиты народом. Скамейки там были сколочены из горбылей, с
нижней, круглой, стороны в них провертели дыры и вбили туда палки вместо ножек.
Спинок у скамей не было. Для проповедников под каждым навесом устроили высокий
помост.
Женщины были в соломенных шляпках, некоторые – в
полушерстяных платьях, другие – в бумажных, а кто помоложе – в ситцевых.
Кое-кто из молодых людей пришел босиком, а ребятишки бегали в одних холщовых
рубашках. Старухи вязали, молодежь потихоньку перемигивалась.
Под первым навесом, к которому мы подошли, проповедник читал
молитву. Прочтет две строчки, и все подхватят их хором, и выходило очень
торжественно – сколько было народу и все пели с таким воодушевлением; потом
проповедник прочтет следующие две строчки, а хор их повторит, и так далее.
Молящиеся воодушевлялись все больше и больше и пели все громче и громче, и под
конец некоторые застонали, а другие завопили. Тут проповедник начал
проповедовать, и тоже не как-нибудь, а с увлечением: сначала перегнулся на одну
сторону помоста, потом на другую, потом наклонился вперед, двигая руками и всем
туловищем и выкрикивая каждое слово во все горло. Время от времени он поднимал
кверху раскрытую Библию и повертывал ее то в одну сторону, то в другую,
выкрикивая: «Вот медный змий в пустыне! Воззрите на него и исцелитесь!» И все
откликались: «Слава тебе, боже! А-а-минь!»
Потом он стал проповедовать дальше, а слушатели кто рыдал,
кто плакал, кто восклицал «аминь».
– Придите на скамью, кающиеся! Придите, омраченные духом!
(Аминь!) Придите, больные и страждущие! (Аминь!) Придите, хромые, слепые и
увечные! (Аминь!) Придите, нуждающиеся и обремененные, погрязшие в стыде!
(А-аминь!) Придите, все усталые, измученные и обиженные! Придите, падшие духом!
Придите, сокрушенные сердцем! Придите в рубище, не омытые от греха! Хлынули
воды очищения! Врата райские открылись перед вами! Войдите в них и успокойтесь!
(А-аминь! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе!) И так далее.
Из-за криков и рыданий уже нельзя было разобрать, что
говорит проповедник. То там, то здесь люди поднимались со своих мест и изо всех
сил старались пробиться к скамье кающихся, заливаясь слезами; а когда все
кающиеся собрались к передним скамейкам, они начали петь, выкликать и бросаться
плашмя на солому, как полоумные.
Не успел я опомниться, как король тоже присоединился к
кающимся и кричал громче всех, а потом полез на помост. Проповедник попросил
его поговорить с народом, и король изъявил согласие. Он рассказал, что был
пиратом, тридцать лет был пиратом и плавал в Индийском океане, но этой весной
большую часть его шайки перебили в стычке, вот он и приехал на родину набрать
новых людей, да, слава богу, его обокрали вчера ночью и высадили с парохода без
единого цента в кармане, и он очень этому рад; лучше этого с ним ничего не
могло случиться, потому что он стал теперь новым человеком и счастлив первый
раз в жизни. Как он ни беден, он постарается опять добраться до Индийского
океана и всю свою жизнь положит на то, чтобы обращать пиратов на путь истины;
ему это легче, чем кому-либо другому, потому что все пиратские шайки на
Индийском океане он знает наперечет; и хотя без денег он доберется туда не
скоро, все же он туда попадет непременно и каждый раз, обратив пирата, будет
говорить: «Не благодарите меня, я этого не заслужил, все это сделали добрые
жители Поквилла, братья и благодетели рода человеческого, и их добрый
проповедник, верный друг всякого пирата».
И тут он залился слезами, а вместе с ним заплакали и все
прочие. Потом кто-то крикнул:
– Устроим для него сбор, устроим сбор!
Человек десять сорвались было с места, но кто-то сказал:
– Пускай он сам обойдет всех со шляпой!
Все согласились на это, и проповедник тоже.
И вот король пошел в обход со шляпой, утирая слезы, а по
дороге благословлял всех, благодарил и расхваливал за то, что они так добры к
бедным пира гам в далеких морях; и самые хорошенькие девушки то и дело Вставали
с места и со слезами на глазах просили позволения поцеловать его – просто так,
на память, а он всегда соглашался и некоторых обнимал и целовал раз пять-шесть
подряд; все его приглашали погостить у них в городе еще недельку, ввали его
пожить к себе в дом и говорили, что сочтут это за честь, но он отвечал, что
ничем не может быть полезен, раз сегодня кончается молитвенное собрание, а
кроме того, ему не терпится поскорей добраться до Индийского океана и там
обращать пиратов на путь истины.
Когда мы вернулись на плот и король стал подсчитывать
выручку, оказалось, что он собрал восемьдесят семь долларов семьдесят пять
центов. Да еще по дороге прихватил большую бутыль виски в три галлона, которую
нашел в лесу под повозкой.
Король сказал, что ежели все это сложить вместе, то за один
день он еще никогда столько не добывал проповедью. Он сказал, что тут и
разговаривать нечего: язычники просто никуда не годятся по сравнению с
пиратами, когда нужно обработать молитвенное собрание.
Пока не явился король, герцогу тоже казалось, что он
заработал недурно, но после того он переменил мнение. Он набрал и отпечатал в
типографии два маленьких объявления для фермеров – о продаже лошадей и принял
деньги: четыре доллара. Кроме того, он принял еще на десять долларов объявлений
для газеты и сказал, что напечатает их за четыре доллара, если ему уплатят
вперед, и они согласились. Подписаться на газету стоило два доллара в год, а он
взял с трех подписчиков по полдоллара, с тем что они ему заплатят вперед;
подписчики хотели заплатить, как всегда, дровами и луком, но герцог сказал, что
только что купил типографию и снизил расценки сколько мог, а теперь собирается
вести дела за наличный расчет. Он набрал еще стихи, которые сочинил сам из
своей головы, – три куплета, очень грустные и трогательные, а начинались они
так: «Разбей, холодный свет, мое больное сердце!» – набрал, оставил им набор, готовый
для печати, и ничего за это не взял. Так вот, за все это он получил девять с
половиной долларов и сказал, что ради этих денег ему пришлось на совесть
попотеть целый день.
