Потом он показал нам другое маленькое объявление, за которое
он тоже ничего не взял, потому что напечатал его для нас. На картинке был
нарисован беглый негр с узлом на палке через плечо, а внизу было напечатано:
«200 долларов награды». Дальше рассказывалось про Джима, и все его приметы были
описаны точка в точку. Там говорилось, что он убежал прошлой зимой с плантации
Сент-Жак, в сорока милях от Нового Орлеана, и надо полагать, что бежал на
Север, а кто его поймает и доставит обратно, тот получит награду, и расходы ему
будут оплачены.
– Ну вот, – сказал герцог, – теперь, если понадобится, мы
можем плыть и днем. Как только мы завидим, что кто-нибудь к нам подъезжает,
сейчас же свяжем Джима по рукам и по ногам веревкой, положим его в шалаш,
покажем вот это объявление будем говорить, что мы его поймали выше по реке, а
на пароход денег у нас нет, вот мы и взяли этот плот взаймы, по знакомству, и
теперь едем получать награду. Кандалы и цепи были бы на Джиме еще лучше, только
это нам не к лицу при нашей бедности, вроде как золото и серебро. А веревки –
это как раз то, что требуется: надо выдерживать стиль, как говорится у нас на
сцене.
Все мы нашли, что герцог очень ловко придумал: теперь вам
без всякой помехи можно будет ехать и днем. За эту ночь мы успеем проехать
достаточно, чтобы убраться подальше от шума, который поднимется в этом городке
после работы герцога в типографии; а потом нам можно будет и не прятаться, если
захотим.
Мы притаились и сидели на одном месте часов до десяти
вечера, а потом потихоньку отчалили и выплыли на середину реки, подальше от
города, и не вывешивали фонаря, пока город совсем не скрылся из виду.
Когда Джим стал будить меня в четыре часа утра на вахту, он
спросил:
– Гек, как ты думаешь, попадутся нам еще короли по дороге?
– Нет… Думаю, что вряд ли.
– Ну, тогда еще ничего, – говорит он. – Один или два
туда-сюда, этого нам за глаза хватит. Наш всегда пьян как стелька, да и герцог
тоже хорош.
Оказывается, Джим просил герцога сказать что-нибудь
пофранцузски – так только, чтобы послушать, на что это похоже, но тот сказал,
что так давно живет в Америке и столько перенес несчастий, что совсем позабыл
французский язык.
Глава 20
Солнце уже взошло, но мы плыли все дальше и не
останавливались на привал.
Скоро встали и король с герцогом, кислые и хмурые с
похмелья, но после того как они окунулись в воду и выкупались, им стало много
легче.
После завтрака король уселся на краю плота, разулся, закатал
штаны до колен, опустил ноги в воду прохлаждения ради и, закурив трубочку, стал
учить наизусть «Ромео и Джульетту». После того как он вытвердил свою роль, они
с герцогом стали репетировать вместе. Герцог учил короля и заставлял его
повторять каждую реплику, вздыхать, прикладывать руку к сердцу и в конце концов
сказал, что получается недурно. «Только, – говорит, – напрасно вы ревете, как
бык: „Ромео!“ – вот этак; вы должны говорить нежно и томно: вот так: „Ро-омео!“
Ведь Джульетта кроткая, милая девушка, совсем еще ребенок, она не может реветь,
как осел».
А потом они вытащили два длинных меча, которые герцог
выстрогал из дубовых досок, и начали репетировать поединок; герцог сказал, что
он будет Ричард III. И, право, стоило посмотреть, как они топали по плоту
ногами и наскакивали друг на друга.
Довольно скоро король оступился и упал в воду; после этого
они сделали передышку и стали друг другу рассказывать, какие у них бывали в
прежнее время приключения на этой самой реке.
После обеда герцог сказал:
– Ну, Капет, представление, знаете ли, у нас должно получиться
первоклассное, поэтому надо, я думаю, что-нибудь к нему добавить. Во всяком
случае, надо приготовить что-нибудь на «бис».
– А что это значит – на «бис»?
Герцог объяснил ему, а потом говорит:
– Я исполню на «бис» шотландскую или матросскую пляску, а
вы… постойте, надо подумать… Ага, вот оно!.. Вы можете прочитать монолог
Гамлета.
– Чего это – Гамлета?
– Монолог Гамлета! Ну как же – самое прославленное место из
Шекспира! Высокая, высокая вещь! Всегда захватывает зрителей. В книжке у меня
его нет – у меня всего один том, – но, пожалуй, я могу восстановить его по
памяти. Похожу немножко по плоту, посмотрю, нельзя ли вызвать эти строки из
глубин воспоминания…
И он принялся расхаживать по плоту взад и вперед, страшно
хмурясь, и то поднимал брови кверху, то прижимал руку ко лбу, отшатываясь назад
со стоном, то вздыхал, то ронял слезу.
Смотреть на него было просто занятно.
В конце концов он все вспомнил и позвал нас слушать. Стал в
самую величественную позу, одну ногу выдвинул вперед, руки поднял кверху, а
голову откинул назад, глядя в небо, и пошел валять: он и зубами скрипел, и
завывал, и бил себя в грудь, и декламировал, – одним словом, все другие актеры,
каких я только видел, и в подметки ему не годились.
Вот этот монолог. Мне ничего не стоило его запомнить –
столько времени герцог натаскивал короля;
Быть или не быть? Вот в чем загвоздка!
Терпеть ли бедствия столь долгой жизни,
Пока Бирнамский лес пойдет на Дунсинан,
Иль против моря зол вооружиться?
Макбет зарезал сон, невинный сон,
Вот отчего беда так долговечна!
И мы скорей снесем земное горе,
Чем убежим к безвестности за гробом.
Дункана ты разбудишь! Что ж, пускай
Кто б стал терпеть обиды, злобу света,
Тиранов гордость, сильных оскорбленья,
В одеждах траурных, как подобает,
Когда в ночи разверзнутся могилы,
Страна безвестная, откуда нет пришельцев,
И гаснет цвет решимости природной,
Бледнея перед гнетом размышленья.
И тучи, что над кровлями нависли,
Уходят, словно кошка в поговорке,
Удел живых… Такой исход достоин
Желаний жарких. Умереть – уснуть.
О милая Офелия! О нимфа!
Сомкни ты челюсти, тяжелые, как мрамор,
И в монастырь ступай!
[9]
