Я пошел к цирку и слонялся там на задворках, а когда сторож
прошел мимо, я взял да и нырнул под брезент. Со мной была золотая монета в
двадцать долларов и еще другие деньги, только я решил их беречь. Почем знать –
деньги ведь всегда могут понадобиться так далеко от дома, да еще среди чужих
людей. Осторожность не мешает. Я не против того, чтобы тратить деньги на цирк,
когда нельзя пройти задаром, а только бросать их зря тоже не приходится.
Цирк оказался первый сорт. Просто загляденье было, когда все
артисты выехали на лошадях, пара за парой, господа и дамы бок о бок. Мужчины в
кальсонах и нижних рубашках, без сапог и без шпор, подбоченясь этак легко и
свободно, – всего их, должно быть, было человек двадцать; а дамы такие румяные,
просто красавицы, ни дать ни взять настоящие королевы, и на всех них дорогие
платья, сплошь усыпанные брильянтами, – уж, наверно, каждое стоило не дешевле
миллиона. Любо-дорого смотреть, а мне так и вообще ничего красивей видеть не
приходилось. А потом они вскочили на седла, выпрямились во весь рост и поехали вереницей
кругом арены, тихо и плавно покачиваясь; и все мужчины, упираясь на скаку
головой чуть не в потолок, казались такими высокими, ловкими и стройными, а у
дам платья шуршали и колыхались легко, словно розовые лепестки, так что каждая
дама походила на самый нарядный зонтик.
А потом они поскакали вокруг арены все быстрей и быстрей и
отплясывали на седле так ловко: то одна нога в воздухе, то другая; а
распорядитель расхаживал посредине, вокруг шеста, щелкая бичом и покрикивая:
«Гип, гип! «, а клоун за его спиной отпускал шуточки; потом все они бросили
поводья, и дамы уперлись пальчиками в бока, мужчины скрестили руки на груди, а
лошади у них гарцевали и становились на колени. А потом все они один за другим
соскочили на песок, отвесили самый что ни на есть изящный поклон и убежали за
кулисы, а публика хлопала в ладоши, кричала, просто бесновалась.
Ну вот, и до самого конца представления они проделывали
разные удивительные штуки, а этот клоун все время так смешил, что публика едва
жива осталась. Что ему распорядитель ни скажет, он за словом в карман не лезет:
не успеешь мигнуть – ответит, и всегда что-нибудь самое смешное; и откуда у
него что бралось, да так сразу и так складно, я просто понять не мог. Я бы и в
год ничего такого не придумал. А потом какому-то пьяному вздумалось пролезть на
арену, – он сказал, что ему хочется прокатиться, а ездить верхом он умеет не
хуже всякого другого. Его уговаривали, не пускали на арену, только он и слушать
ничего не хотел, так что пришлось сделать перерыв. Тут публика стала на него
кричать и насмехаться над ним, а он разозлился и начал скандалить; зрители
тогда не вытерпели, вскочили со скамеек и побежали к арене; многие кричали:
«Стукните его хорошенько! Вышвырните его вон! «, а одна-две
женщины взвизгнули. Тут выступил распорядитель и сказал несколько слов насчет
того, что он надеется, что беспорядка никакого не будет, – пускай только этот
господин обещает вести себя прилично, и ему разрешат прокатиться, если он
думает, что удержится на лошади. Все засмеялись и закричали, что согласны, и
пьяный влез на лошадь. Только он сел, лошадь начала бить копытами, рваться и
становиться на дыбы, а два цирковых служителя повисли на поводьях, стараясь ее
удержать; пьяный ухватился за гриву, и пятки у него взлетали кверху при каждом
скачке. Все зрители поднялись с мест, кричали и хохотали до слез. Но в конце
концов, сколько цирковые служители ни старались, лошадь у них все-таки
вырвалась и помчалась во всю прыть кругом арены, а этот пьяница повалился на
лошадь и держится за шею, и то одна нога у него болтается чуть не до земли, то
другая, а публика просто с ума сходит. Хотя мне-то вовсе не было смешно: я весь
дрожал, боялся, как бы с ним чего не случилось. Однако он
побарахтался-побарахтался, сел верхом и ухватился за повод, а сам шатается из
стороны в сторону; еще минута – смотрю, он вскочил на ноги, бросил поводья и
стал на седле. А лошадь-то мчится во весь опор! Он стоял на седле так спокойно
и свободно, словно и пьян вовсе не был; потом, смотрю, начал срывать с себя
одежду и швырять ее на песок. Одно за другим, одно за другим – до того быстро,
что одежда так и мелькала в воздухе, а всего он сбросил семнадцать костюмов. И
стоит стройный и красивый, в самом ярком и нарядном трико, какое можно себе
представить. Потом подстегнул лошадь хлыстиком так, что она завертелась по
арене, и наконец соскочил на песок, раскланялся и убежал за кулисы, а все
зрители просто вой подняли от удовольствия и удивления.
Тут распорядитель увидел, что его провели, и, по-моему,
здорово разозлился. Оказалось, что это его же акробат! Сам все придумал и
никому ничего не сказал. Ну, мне тоже было не особенно приятно, что я так
попался, а все-таки не хотел бы я быть на месте этого распорядителя даже за
тысячу долларов! Не знаю, может, где-нибудь есть цирк и лучше этого, только я
что-то ни разу не видел. Во всяком случае, по мне и этот хорош, и где бы я его
ни увидел, непременно пойду в этот цирк.
Ну, а вечером и у нас тоже было представление, но народу
пришло немного, человек двенадцать, – еле-еле хватило оплатить расходы. И они
все время смеялись, а герцог злился, просто из себя выходил, а потом они взяли
да ушли еще до конца спектакля, все, кроме одного мальчика, который заснул.
Герцог сказал, что эти арканзасские олухи еще не доросли до Шекспира, что им
нужна только самая пошлая комедия – даже хуже, чем пошлая комедия, вот что. Он
уже знает, что им придется по вкусу. На другое утро он взял большие листы
оберточной бумаги и черную краску, намалевал афиши и расклеил их по всему
городу. Вот что было в афишах:
В ЗАЛЕ СУДА!
ТОЛЬКО ТРИ СПЕКТАКЛЯ!
ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ТРАГИКИ ДЭВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ ЭДМУНД КИН
СТАРШИЙ
[10]!
Из лондонских и европейских театров в захватывающей трагедии
«Королевский жираф, или Царственное совершенство»!!!
Вход 50 центов.
А внизу стояло самыми крупными буквами:
ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
– Ну вот, – сказал он, – если уж этой строчкой их не
заманишь, тогда я не знаю Арканзаса!
