Глава 22
Весь этот день герцог с королем возились не покладая рук:
устраивали сцену, вешали занавес, натыкали свечей вместо рампы; а вечером мы и
мигнуть не успели, как зал был битком набит мужчинами. Когда больше уже нельзя
было втиснуться ни одному человеку, герцог бросил проверять билеты, обошел
здание кругом и поднялся на сцену. Там он стал перед занавесом и произнес
коротенькую речь: сначала похвалил трагедию, сказал, будто она самая что ни на
есть занимательная, и пошел дальше распространяться насчет трагедии и Эдмунда
Кина Старшего, который в ней исполняет самую главную роль; а потом, когда у
всех зрителей глаза разгорелись от любопытства, герцог поднял занавес, и король
выбежал из-за кулис на четвереньках, совсем голый; он был весь кругом
размалеван разноцветными полосами и сверкал, как радуга. Ну, обо всем остальном
и говорить не стоит – сущая чепуха, а все-таки очень было смешно. Публика чуть
не надорвалась от смеха; а когда король кончил прыгать и ускакал за кулисы,
зрители хлопали, кричали, хохотали и бесновались до тех пор, пока он не
вернулся и не проделал всю комедию снова, да и после того его заставили
повторить все сначала. Тут и корова не удержалась бы от смеха, глядя, какие
штуки откалывает наш старый дурак.
Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой и
объявил, что эта замечательная трагедия будет исполнена только еще два раза, по
случаю неотложных гастролей в Лондоне, где все билеты на предстоящие спектакли
в театре «ДруриЛейн» уже запроданы; потом опять раскланялся и сказал, что если
почтеннейшая публика нашла представление занятным и поучительным, то ее
покорнейше просят рекомендовать своим знакомым, чтобы и они пошли посмотреть.
Человек двадцать закричали разом:
– Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
Герцог сказал, что все. Тут-то и начался скандал. Подняли
крик: «Надули!» – обозлившись, повскакали с мест и полезли было ломать сцену и
бить актеров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на скамейку и
закричал:
– Погодите! Только одно слово, джентльмены!
Они остановились послушать.
– Нас с вами надули – здорово надули! Но мы, я думаю, не
желаем быть посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь издевались. Вот
что: давайте уйдем отсюда спокойно, будем хвалить представление и обманем весь
город! Тогда все мы окажемся на равных правах. Так или нет?
– Конечно, так! Молодец судья! – закричали все в один голос.
– Ладно, тогда ни слова насчет того, что нас с вами надули.
Ступайте домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
На другой день по всему городу только и было разговоров что
про наш замечательный спектакль. Зал был опять битком набит зрителями, и мы
опять так же надули и этих. Вернувшись с королем и герцогом к себе на плот, мы
поужинали все вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с Джимом вывести
плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города и там где-нибудь его
спрятать.
На третий вечер зал был опять переполнен, и в этот раз
пришли не новички, а все те же, которые были на первых двух представлениях. Я
стоял в дверях вместе с герцогом и заметил, что у каждого из зрителей
оттопыривается карман или под полой что-нибудь спрятано; я сразу понял, что это
не какая-нибудь парфюмерия, а совсем даже наоборот. Несло тухлыми яйцами, как
будто их тут были сотни, и гнилой капустой; и если только я знаю, как пахнет
дохлая кошка, – а я за себя ручаюсь, – то их пронесли мимо меня шестьдесят
четыре штуки. Я потолкался минутку в зале, а больше не выдержал – уж очень там
крепко пахло. Когда публики набилось столько, что больше никому нельзя было
втиснуться, герцог дал одному молодчику двадцать пять центов и велел ему пока
постоять в дверях, а сам пошел кругом, будто бы на сцену, и я за ним; но как
только мы повернули за угол и очутились в темноте, он сказал:
– Иди теперь побыстрей, а когда отойдешь подальше от домов,
беги к плоту во все лопатки, будто за тобой черти гонятся!
Я так и сделал, и он тоже. Мы прибежали к плоту в одно и то
же время и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению в полной
тишине и темноте, правя наискось к середине реки и не говоря ни слова. Я было
думал, что бедняге королю не поздоровится, а оказалось – ничего подобного:
скоро он выполз из шалаша и спросил:
– Ну, герцог, сколько мы загребли на этом деле?..
Он, оказывается, вовсе и не был в городе.
Мы не вывешивали фонаря, пока не отплыли миль на десять от
города. Тогда мы зажгли свет и поужинали, а король с герцогом просто
надрывались со смеху, вспоминая, как они провели публику. Герцог сказал:
– Простофили, олухи! Я так и знал, что первая партия будет
помалкивать, чтобы остальные тоже попали впросак; так я и знал, что в третий
раз они нам собираются устроить сюрприз: думают, что теперь их черед. Это верно
– черед их; но я бы дорого дал, чтобы узнать, много ли им от этого проку.
Хотелось бы все-таки знать, как они воспользовались таким случаем. Могут
устроить пикник, если им вздумается: провизии у них с собой довольно.
Эти мошенники собрали в три вечера четыреста шестьдесят пять
долларов. Я еще никогда не видел, чтобы деньги загребали такими кучами.
Немного погодя, когда оба они уснули и захрапели, Джим и
говорит:
– Гек, а ты не удивляешься, что короли так себя ведут?
– Нет, – говорю, – не удивляюсь.
– А почему ты не удивляешься, Гек?
– Да потому, что такая уж это порода. Я думаю, они все
одинаковы.
– Гек, ведь эти наши короли – сущие мошенники! Вот они что
такое – сущие мошенники!
– Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли – мошенники,
дело известное.
– Да что ты!
