– А ты почитай про них, вот тогда и узнаешь. Возьми хоть
Генриха Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьми
Карла Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго,
Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были короли в
старые времена – англы, и саксы, и норманны – так они только и занимались что
грабежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика Генриха, когда он был во цвете
лет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день женится на новой жене, а наутро
велит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, будто яичницу заказывает.
«Подать сюда Нелл Гвинн!» – говорит. Приводят ее. А наутро: «Отрубите ей
голову!» И отрубают. «Подать сюда Джейн Шор!» – говорит. Она приходит. А
наутро: «Отрубите ей голову!» И отрубают. «Позовите прекрасную Розамунду!»
Прекрасная Розамунда является на зов. А наутро: «Отрубите ей голову!» И всех
своих жен заставлял рассказывать ему каждую ночь по сказке, а когда сказок
набралось тысяча и одна штука, он из них составил книжку и назвал ее «Книга
Страшного суда» Ничего себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь,
Джим, зато я их знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого я
читал в истории
[11].
Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару с
Америкой. Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как бы
не так! Пи с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в Бостонской
гавани, а потом объявил Декларацию независимости, – теперь, говорит, воюйте.
Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения насчет собственного
панаши, герцога Веллингтона. Так что же он сделал? Расспросил его хорошенько?
Нет, утопил в бочке мальвазии, как котенка. Бывало, зазевается кто-нибудь,
оставит деньги на виду – так он что же? Обязательно прикарманит. Обещается
что-нибудь сделать, и деньги возьмет, а если не сидеть тут же и не глядеть за
ним в оба, так обязательно надует и сделает как раз наоборот. Стоит ему,
бывало, только рот раскрыть – и если тут же не закроет покрепче, так непременно
соврет. Вот какой жук был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо наших
королей, он бы еще почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что наши
какиенибудь невинные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну а все-таки
им до этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король – он и есть
король, что с него возьмешь. А вообще все они дрянь порядочная. Так уж
воспитаны.
– Уж очень от нашего спиртным разит, Гек.
– Ну что ж, они все такие, Джим. От всех королей разит, с
этим ничего не поделаешь, так и в истории говорится.
– А герцог, пожалуй, еще ничего, довольно приличный человек.
– Да, герцог – другое дело. А все-таки разница невелика.
Тоже не первый сорт, хоть он и герцог. Когда напьется, так от короля его не
отличишь, ежели ты близорукий.
– Ну их совсем, Гек, мне больше таких не требуется. Я и
этих-то едва терплю.
– И я тоже, Джим. Но если они уж сели нам на шею, не надо
забывать, кто они такие, и принимать это во внимание. Конечно, все-таки
хотелось бы знать, есть ли где-нибудь страна, где короли совсем перевелись.
Какой толк был говорить Джиму, что это не настоящие король и
герцог? Ничего хорошего из этого не могло выйти, а кроме того, так оно и было,
как я говорил: они ничем не отличались от настоящих.
Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла моя
очередь. Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел и, опустив
голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не обращал на
него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он вспоминал про
жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жизни не расставался с
семьей; а детей и жену он по-моему, любил не меньше, чем всякий белый человек.
Может, это покажется странным, только так оно и есть. По ночам он часто,
бывало, стонал и плакал, когда думал, что я сплю, плакал и приговаривал:
– Бедняжка Лизабет, бедненький Джонни! Ох, какое горе!
Верно, не видать мне вас больше, никогда не видать!
Он очень хороший негр, этот Джим!
Но тут я разговорился с ним про его жену и ребятишек, и,
между прочим, он сказал:
– Вот отчего мне сейчас так тяжело: я только что слышал, как
на берегу что-то шлепнуло или хлопнуло, – от этого и мне вспомнилось, как я
обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре года, она
схватила скарлатину и очень тяжело болела, потом поправилась; вот как-то раз
стоит она рядом со мной, и я ей говорю: «Закрой дверь! « Она не закрывает,
стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и улыбается. Меня это разозлило; я
опять ей говорю, громко так говорю: «Не слышишь, что ли? Закрой дверь! « А она
стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:
«Ну, так я же тебя заставлю!» Да как шлепнул ее по голове,
так она у меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату, пробыл там минут
десять и прихожу обратно; смотрю, дверь все так же открыта настежь, девочка
стоит около самой двери, опустила голову и плачет, слезы так и текут;
разозлился я – и к ней, а тут как раз – дверь эта отворялась наружу – налетел
ветер и – трах! – захлопнул ее за спиной у девочки, а она и с места не
тронулась. Я так и обмер, а уж что я почувствовал, просто и сказать не могу.
Подкрался, – а сам весь дрожу, – подкрался на цыпочках, открыл потихоньку дверь
у нее за спиной, просунул осторожно голову да как крикну во все горло! Она даже
не пошевельнулась! Да, Гек, тут я как заплачу! Схватил ее на руки и говорю: «Ох
ты, моя бедняжка! Прости, господи, старика Джима, а сам он никогда себе не
простит!» Ведь она оглохла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!
Глава 23
На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему
ивняком островку посредине реки, а на том и на другом берегу стояли городишки,
и герцог с королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим сказал
герцогу, что, он надеется, это не займет много времени, – уж очень ему надоело
и трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.
