Понимаете, нам приходилось все-таки связывать Джима
веревкой, когда мы оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь на него
наткнулся и увидел, что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы, что
он беглый негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый
день связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без этого.
Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо
сообразил, как это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира – длинный халат
из занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял
свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо, руки и все сплошь густой
синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал похож на
утопленника, пролежавшего в воде целую неделю. Провалиться мне, но только
страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку и написал на ней:
Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается – и
приколотил эту дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырех
от него. Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать связанному
по целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь зашумит. Герцог
советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если кто-нибудь
вздумает совать нос не в свое дело, пускай Джим выскочит из шалаша и попляшет
немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, – небось тогда живо уберутся
и оставят его в покое. Это он в общем рассудил правильно; но только не всякий
стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Если бы еще он был просто похож на
покойника, а то куда там – много хуже!
Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход «Жирафа» – уж
очень прибыльная была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за это время
дошли уже и сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило, и в конце
концов герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли какнибудь
околпачить арканзасский городок; а король решил заглянуть в городок на другом
берегу – без всякого плана, просто так, положившись в смысле прибыли на
провидение, а по-моему – на сатану. Все мы купили новое платье там, где
останавливались прошлый раз; и теперь король сам оделся во все новое и мне тоже
велел одеться. Я, конечно, оделся. Король был во всем черном и выглядел очень
парадно и торжественно. А я до сих пор и не знал, что платье так меняет
человека. Раньше он был похож на самого что ни на есть распоследнего забулдыгу,
а теперь, как снимет новую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, – ну
будто только что вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый и
добродетельный, ни дать ни взять – сам старик Ной.
Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У
берега, чуть пониже мыса, милях в трех от городка, стоял большой пароход; он
стоял уже часа два: грузился. Король и говорит:
– Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из
Сент-Луиса, или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого города. Греби к
пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.
Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал кататься на
пароходе. Я подъехал к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого
обрыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись на этакого славного,
простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, утирая пот
с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ковровых саквояжа.
– Поверни-ка челнок к берегу, – сказал король. (Я повернул.)
– Куда это вы направляетесь, молодой человек?
– В Орлеан, жду парохода.
– Садитесь ко мне, – говорит король. – Погодите минутку: мой
слуга поможет вам внести вещи… Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус! (Это,
вижу, он мне говорит.) Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой человек
был очень благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи по
такой жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что ехал вниз по
реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь хочет подняться
на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым знакомым на ферме.
Молодой человек сказал:
– Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно,
мистер Уилкс, и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно
быть, не он – зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?
– Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется, мне
следует прибавить: его преподобие Александер Блоджет, – ведь я смиренный
служитель божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно слышать, что мистер
Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существенного. Надеюсь,
этого не случилось?
– Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он
все равно получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это,
может, и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал бы, лишь бы
повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом говорить не мог
последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма он и вовсе
никогда не видел – это глухонемого-то, – Уильяму всего лет тридцать – тридцать
пять. Только Питер и Джордж сюда приехали; Джордж был женат, он умер в прошлом
году, и жена его тоже. Теперь остались в живых только Гарви с Уильямом, да и
то, как я уже говорил, они опоздали приехать.
– А кто-нибудь написал им?
– Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что
заболел; он так и говорил, что на этот раз ему не поправиться. Видите ли, он
уже совсем состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и ему не компания, кроме
разве Мэри Джейн, – это та, рыженькая; ну и выходит, что, как умерли Джордж и
его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожалуй, и жить больше не
хотелось. Уж очень он рвался повидать Гарви, и Уильяма тоже, само собой: не
охотник он был до завещаний – бывают такие люди. Он оставил Гарви письмо, там
сказано, где он спрятал свои деньги и как разделить остальное имущество, чтобы
девочки Джорджа не нуждались ни в чем, – сам-то Джордж ничего не оставил. А
кроме этого письма, он так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.
– Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он
живет?
– О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и
в Америке никогда не бывал… Может, не успел собраться, а может, и письма не
получил совсем, почем знать!
– Жаль, жаль, что он так и не повидался с братьями перед
смертью, бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?
– Да, но только это еще не все. В среду я уезжаю на пароходе
в Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.
– Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я
бы и сам с удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?
– Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне – пятнадцать, а
Джоанне еще нет четырнадцати – это та, что с заячьей губой и хочет заниматься
добрыми делами.
