Потом она обняла короля, а Сюзанна и Заячья Губа подошли к
нему с другой стороны и тоже обняли. Все захлопали в ладоши, затопали ногами,
поднялась настоящая буря, а король задрал голову кверху и гордо улыбнулся.
Доктор сказал:
– Хорошо, тогда я умываю руки. Но предупреждаю вас всех:
придет время, когда вам тошно будет вспомнить про этот день!
И он ушел.
– Хорошо, доктор, – сказал король, как бы передразнивая его,
– уж тогда мы постараемся – уговорим их послать за вами.
Все засмеялись и сказали, что это он ловко поддел доктора.
Глава 25
Когда все разошлись, король спросил Мэри Джейн, найдутся ли
у них свободные комнаты, и она сказала, что одна свободная комната у них есть,
она подойдет для дяди Уильяма, а дяде Гарви она уступит свою комнату, которая
немножко побольше, а сама она поместится с сестрами и будет спать там на койке;
и еще на чердаке есть каморка с соломенным тюфяком. Король сказал, что эта
каморка пригодится для его лакея, – это для меня.
Мэри Джейн повела нас наверх и показала дядюшкам их комнаты,
очень простенькие, зато уютные. Она сказала, что уберет из своей комнаты все
платья и разные другие вещи, если они мешают дяде Гарви; но он сказал, что
нисколько не мешают. Платья висели на стене, под ситцевой занавеской,
спускавшейся до самого пола. В одном углу стоял старый сундук, в другом –
футляр с гитарой, и много было разных пустяков и финтифлюшек, которыми девушки
любят украшать свои комнаты. Король сказал, что с ними комната выглядит гораздо
уютнее и милей, и не велел их трогать. У герцога комнатка была очень маленькая,
зато удобная, и моя каморка тоже.
Вечером у них был званый ужин, и опять пришли те же гости,
что и утром, а я стоял за стульями короля и герцога и прислуживал им, а
остальным прислуживали негры. Мэри Джейн сидела на хозяйском месте, рядом с
Сюзанной, и говорила всем, что печенье не удалось, а соленья никуда не годятся,
и куры попались плохие, очень жесткие, – словом, все те пустяки, которые
обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а гости
отлично видели, что все удалось как нельзя лучше, и все хвалили, – спрашивали,
например: «Как это вам удается так подрумянить печенье? „, или: «Скажите, ради
бога, где вы достали такие замечательные пикули?“ – и все в таком роде; ну,
знаете, как обыкновенно за ужином – переливают из пустого в порожнее.
Когда все это кончилось, мы с Заячьей Губой поужинали в
кухне остатками, пока другие помогали неграм убирать со стола и мыть посуду.
Заячья Губа начала меня расспрашивать про Англию, и, ей-богу, я каждую минуту
так и думал, что, того гляди, проврусь. Она спросила:
– Ты когда-нибудь видел короля?
– Какого? Вильгельма Четвертого
[12]? Ну, а то как же! Он ходит
в нашу церковь.
Я-то знал, что он давно помер, только ей не стал говорить.
Вот, после того как я сказал, что он ходит в нашу церковь, она и. спрашивает:
– Как? Постоянно ходит?
– Ну да, постоянно. Его скамья как раз напротив нашей – по
другую сторону кафедры.
– А я думала, он живет в Лондоне.
– Ну да, там он и живет. А где ж ему еще жить?
– Да ведь ты живешь в Шеффилде!
Ну, вижу, я влип. Пришлось для начала прикинуться, будто
подавился куриной костью, чтобы выгадать время, – надо же придумать, как мне
вывернуться! Потом я сказал:
– То есть он ходит в нашу церковь всегда, когда бывает в
Шеффилде. Это же только летом, когда он приезжает брать морские ванны.
– Что ты мелешь, ведь Шеффилд не на море!
– А кто сказал, что он на море?
– Да ты же и сказал.
– И не думал говорить.
– Нет, сказал!
– Нет, не говорил!
– Сказал!
– Ничего подобного не говорил.
– А что же ты говорил?
– Сказал, что он приезжает брать морские ванны – вот что я
сказал.
– Так как же он берет морские ванны, если там нет моря?
– Послушай, – говорю я, – ты видала когда-нибудь английский
эль?
– Видала.
– А нужно за ним ездить в Англию?
– Нет, не нужно.
– Ну так вот, и Вильгельму Четвертому не надо ездить к морю,
чтобы брать морские ванны.
– А откуда же тогда он берет морскую воду?
– Оттуда же, откуда люди берут эль: из бочки. В Шеффилде во
дворце есть котлы, и там ему эту воду греют. А в море такую уйму воды не
очень-то нагреешь, никаких там приспособлений для этого нет.
– Теперь поняла. Почему же ты сразу не сказал, только время
даром тратил.
Ну, тут я понял, что выпутался благополучно, и мне стало
много легче и веселей. А она опять пристает:
– А ты тоже ходишь в церковь?
– Конечно, постоянно хожу.
– А где ты там сидишь?
– Как где? На нашей скамейке.
– На чьей?
– На нашей, то есть твоего дяди Гарви.
– На его скамье? А зачем ему скамья?
– Затем, чтобы сидеть. А ты думала – зачем?
– Ишь ты, а ведь я думала, что его место на кафедре.
Ох, чтоб ему, я и позабыл, что он проповедник! Ну, вижу,
опять я засыпался; пришлось еще раз давиться куриной костью и опять думать.
Потом я сказал:
– Что же, по-твоему, в церкви бывает только один
проповедник?
– А на что же больше?
– Как! Это чтобы королю проповедовать? Ну, знаешь, ли, я
таких, как ты, еще не видывал! Да их меньше семнадцати не бывает.
– Семнадцать проповедников! Господи! Да я бы ни за что не
высидела столько времени, даже для спасения души. Это их в неделю всех не
переслушаешь.
– Пустяки, они не все в один день проповедуют, а по очереди.
– А что же тогда делают остальные?
– Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой –
да мало ли что! А то и совсем ничего не делают.
