– Для чего же они тогда нужны?
– Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?
– Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии
обращаются с прислугой? Лучше, чем мы с неграми?
– Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются
хуже, чем с собакой.
– А на праздники разве их не отпускают, как у нас, – на
рождество, на Новый год, на Четвертое июля?
– Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была.
Да знаешь ли ты, Заяч… знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то не
бывает, их круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в
негритянский балаган, ну просто никуда!
– И в церковь тоже?
– И в церковь.
– А ведь ты ходишь в церковь?
Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика.
Но в следующую минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не то, что
простой слуга, и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и сидеть там
вместе с хозяевами, потому что так полагается. Только получилось у меня не
оченьто складно; кончил я объяснять и вижу, что она мне не верит.
– Скажи, – говорит, – «честное индейское», что ты не наврал
мне с три короба.
– Честное индейское, нет, – говорю я.
– Совсем ничего не приврал?
– Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, – говорю я.
– Положи руку вот на эту книжку и скажи еще раз.
Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него
руку и сказал. Она как будто поверила и говорит:
– Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только уж извини,
никогда этого не будет, чтобы я всему остальному поверила.
– Чему это ты не хочешь верить, Джо? – сказала Мэри Джейн,
входя вместе с Сюзанной. – Нехорошо и невежливо так с ним разговаривать, он
здесь чужой и от родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если бы с тобой
так обращались?
– Вот ты всегда так, Мэри, – заступаешься за всех, когда их
никто еще и не думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал,
по-моему, а я сказала, что не обязана всему верить. Вот и все, больше ничего не
говорила. Я думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?
– Мне все равно, пустяки это или нет; он гостит у нас в
доме, и с твоей стороны нехорошо так говорить. Ведь на его месте тебе было бы
стыдно; вот и не надо говорить ничего такого, чтобы человеку было стыдно.
– Да что ты, Мэри, он же сказал…
– Это не важно, что бы он там ни сказал, – не в том дело.
Важно, чтобы ты была с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а то
он вспомнит, что он тут всем чужой и далеко от родины.
А я думаю про себя: «И такую-то девушку я позволяю
обворовывать этому старому крокодилу!» Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала
гонку Заячьей Губе, что мое почтение!
А я думаю про себя: «И эту тоже я позволяю ему бессовестно
обворовывать!» Тогда Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и
ласково, как она всегда говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала
тише воды, ниже травы и ударилась в слезы.
– Ну вот и хорошо, – сказали ей сестры, – теперь попроси у
него прощенья.
Она и прощенья попросила, да еще как вежливо! Так деликатно,
что приятно было слушать; мне даже захотелось еще больше ей наврать, чтобы она
еще раз попросила прощенья.
Думаю: «Ведь и эту тоже я позволяю ему обворовывать! « А
после того как она попросила прощенья, все они принялись хлопотать и стараться,
чтобы я почувствовал себя как дома и понял бы, что я среди друзей. А я
чувствовал себя такой дрянью, таким мерзавцем и негодяем, что решил твердо:
украду для них эти деньги, а там будь что будет.
И я ушел – будто бы спать, а сам думаю: погожу еще ложиться.
Оставшись один, я стал это дело обмозговывать. Думаю себе: пойти, что ли, к
этому доктору да донести на моих мошенников? Нет, это не годится. А вдруг он
расскажет, кто ему сказал? Тогда мне от короля с герцогом солоно придется.
Сказать потихоньку Мэри Джейн? Нет, лучше не надо. По ее лицу они, конечно,
сразу поймут, в чем дело; мешок с золотом у них – они, не долго думая, возьмут
да и удерут с деньгами. А если она позовет кого-нибудь на помощь, меня тоже в
это дело запутают, когда-то еще там разберутся! Нет, только и есть одно верное
средство: надо мне как-нибудь украсть эти деньги, и украсть так, чтобы на меня
никто не подумал. У короля с герцогом тут выгодное дельце, они отсюда не уедут,
пока не оберут дочиста и этих сирот, и весь город, так что я еще сумею выбрать
удобное время. Украду деньги и спрячу, а потом, когда уеду вниз по реке, напишу
Мэри Джейн письмо и расскажу, где я их спрятал. А красть все-таки лучше нынче
ночью, потому что доктор, наверное, не все сказал, что знает; как бы он их
отсюда не спугнул.
Ну, думаю, пойду-ка обыщу их комнаты. Наверху в коридоре
было темно, но я все-таки отыскал комнату герцога и начал там все подряд
ощупывать; потом сообразил, что вряд ли король отдаст кому-нибудь эти деньги на
сохранение, на него что-то не похоже. Пошел в комнату короля и там тоже начал
шарить. Вижу, без свечки ничего не выходит, а зажечь, конечно, боюсь. Тогда я
решил сделать по-другому: думаю, подстерегу их и подслушаю. И в это самое время
вдруг слышу – они идут.
Только я хотел залезть под кровать – сунулся, а она вовсе не
там стоит, где я думал; зато мне под руку попалась занавеска, под которой
висели платья Мэри Джейн; я скорей нырнул под нее, зарылся в платья и стою, не
дышу.
Они вошли, закрыли за собой дверь, и первым делом герцог
нагнулся и заглянул под кровать! Вот когда я обрадовался, что не нашел вовремя
кровати! А ведь как-то само собой получается, что лезешь под кровать, когда
дело у тебя секретное.
Оба они уселись, и король сказал:
– Ну, что у вас? Только покороче, потому что нам надо скорей
идти вниз, рыдать вместе со всеми, а то они там начнут сплетничать на наш счет.
– Вот что, Капет
[8].
Я все беспокоюсь: не нравится мне этот
доктор, не выходит он у меня из головы! Хотелось бы знать, какие у вас планы. У
меня есть одна мысль, и как будто она правильная.
– Это какая же, герцог?
