– Вот письма от Гарви Уилкса, а вот обе записки, и всякому
видно, что письма написаны другим почерком (король с герцогом поняли, что
адвокат их подвел, и вид у них был растерянный и дурацкий), а вот почерк этого
джентльмена, и всякий без труда разберет, что и он тоже не писал этих писем, –
в сущности, такие каракули даже и почерком назвать нельзя. А вот это письмо от…
Тут новый старичок сказал:
– Позвольте мне объяснить, пожалуйста. Мой почерк никто не
может разобрать, кроме моего брата, и он всегда переписывает мои письма. Вы
видели его почерк, а не мой.
– Н-да! – говорит адвокат. – Вот так задача! У меня есть
письма и от Уильяма; будьте любезны, попросите его черкнуть строчку-другую, мы
тогда могли бы сравнить почерк.
– Левой рукой он писать не может, – говорит старичок. – Если
бы он владел правой рукой, вы бы увидели, что он писал и свои и мои письма.
Взгляните, пожалуйста, на те и на Другие – они писаны одной рукой.
Адвокат посмотрел и говорит:
– Я думаю, что это правда; а если нет, то сходства больше,
чем мне до сих пор казалось. Я-то думал, что мы уже на верном пути, а мы вместо
того опять сбились. Но, во всяком случае, одно уже доказано: эти двое – не
Уилксы. – И он кивнул головой на короля с герцогом.
И что же вы думаете? Этот старый осел и тут не пожелал
сдаться! Так-таки и не пожелал! Сказал, что такая проверка не годится. Что его
брат Уильям первый шутник на свете и даже не собирался писать по-настоящему;
он-то понял, что Уильям хочет подшутить, как только тот черкнул пером по
бумаге. Врал-врал и до того увлекся, что и сам себе начал верить, но тут
приезжий старичок прервал его и говорит:
– Мне пришла в голову одна мысль. Нет ли тут кого-нибудь,
кто помогал обряжать моего брата… то есть покойного Питера Уилкса?
– Да, – сказал один, – это мы с Эбом Тернером помогали. Мы
оба тут.
Тогда старик обращается к королю и говорит:
– Не скажет ли мне этот джентльмен, какая у Питера была
татуировка на груди?
Ну, тут королю надо было живей что-нибудь придумать, а то
ему такую яму выкопали, что в нее всякий угодил бы! Ну откуда же он мог знать,
какая у Питера была татуировка? Он даже побледнел, да и как тут не побледнеть!
А в комнате стало тихо-тихо, все так и подались вперед и во все глаза смотрят
на короля. А я думаю: ну, теперь он запросит пощады, что толку упираться! И что
же вы думаете – попросил? Поверить даже трудно – нет, и не подумал. Он, должно
быть, решил держаться, пока не возьмет всех измором; а как все устанут и начнут
мало-помалу расходиться, тут-то они с герцогом и удерут. Так или иначе, он
продолжал сидеть молча, а потом заулыбался и говорит:
– Гм! Вопрос, конечно, трудный! Да, сэр, я могу вам сказать,
что у него было на груди. Маленькая, тоненькая синяя стрелка, вот что; а если
не приглядеться как следует, то ее и не заметишь. Ну, что вы теперь скажете, а?
Нет, я нигде не видывал такой беспримерной наглости, как у
этого старого хрыча!
Новый старичок живо повернулся к Эбу Тернеру с приятелем,
глаза у него засветились, как будто на этот раз он поймал короля, и он спросил:
– Ну вот, вы слышали, что он сказал? Был такой знак на груди
у Питера Уилкса?
Они оба отвечают:
– Мы такого знака не видели.
– Отлично! – говорит старый джентльмен. – А видели вы у него
на груди неясное маленькое П. и Б. – Б. он после перестал ставить, – а потом У.
и тире между ними, вот так: П. – Б. – У. – И он начертил все это на клочке
бумаги. – Скажите, вы такой знак видели?
Оба опять ответили в один голос:
– Нет, мы этого не видели. Мы не заметили никаких знаков.
Ну, тут уж остальные не выдержали и стали кричать:
– Да они все мошенники, все это одна шайка! В реку их!
Утопить их! Прокатить на шесте!
Все тут загалдели разом, и такой поднялся шум! Но адвокат
вскочил на стол и говорит:
– Джентльмены! Джентльмены! Дайте мне сказать слово, одно
только слово, пожалуйста! Есть еще выход – пойдемте выроем тело и посмотрим.
Это всем понравилось.
Все закричали «ура» и хотели было тронуться в путь, но
адвокат и доктор остановили их:
– Погодите, погодите! Держите-ка этих четверых и мальчишку –
их тоже захватим с собой.
– Так и сделаем! – закричали все. – А если не найдем никаких
знаков, то линчуем всю шайку!
Ну и перепугался же я, сказать по правде! А удрать не было
никакой возможности, сами понимаете. Они схватили нас всех и повели за собой
прямо на кладбище, а оно было мили за полторы от города, вниз по реке; и весь
город тоже за нами увязался, потому что шум мы подняли порядочный, а времени
было еще немного – всего девять часов вечера.
Когда мы проходили мимо нашего дома, я пожалел, что услал
Мэри Джейн из города, потому что теперь стоило мне только подать ей знак – она
выбежала бы и спасла меня и уличила бы наших мошенников.
Мы всей толпой бежали по берегу реки и орали, как дикие
коты; небо вдруг потемнело, начала мигать и поблескивать молния, и листья
зашумели от ветра, а мороз еще пуще подирал по коже.
Такой страшной беды со мной еще никогда не бывало, и я вроде
как одурел, – все вышло не так, как я думал, а совсем по-другому: вместо того
чтобы любоваться на всю эту потеху со стороны и удрать когда вздумается, вместо
Мэри Джейн, которая поддержала бы меня, спасла и освободила бы в решительную
минуту, теперь одна татуировка могла спасти меня от смерти. А если знаков не
найдут…
Мне даже и думать не хотелось, что тогда будет; и ни о чем
другом я тоже почему-то думать не мог. Становилось все темней и темней; самое
подходящее было время улизнуть, да только этот здоровенный детина Хайнс держал
меня за руку, а от такого Голиафа попробуй-ка улизни! Он тащил меня за собой
волоком-до того разъярился; мне, чтобы не отстать, приходилось бежать бегом.
Добравшись до места, толпа ворвалась на кладбище и затопила его, как
наводнение. А когда добрались до могилы, то оказалось, что лопат у них во сто
раз больше, чем требуется, а вот фонаря никто и не подумал захватить. И всетаки
они принялись копать при вспышках молнии, а за фонарем послали в ближайший дом,
в полумиле от кладбища.
