Они копали и копали с остервенением, а тем временем стало
страх как темно, полил дождь и ветер бушевал все сильней и сильней, а молния
сверкала все чаще и чаще, и грохотал гром; но они даже внимания не обращали на
это – так все увлеклись делом. Когда вспыхивала молния, видно было решительно
все: каждое лицо в этой большой толпе, каждая лопата земли, которая летела
кверху из могилы; а в следующую секунду все заволакивала тьма и опять ничего не
было видно.
Наконец они вытащили гроб и стали отвинчивать крышку; и тут опять
начали так толкаться и напирать, чтобы протиснуться вперед и взглянуть на гроб,
– ну немыслимое дело! А в темноте, да еще в такой давке, просто страшно
становилось. Хайнс ужасно больно тянул и дергал меня за руку, он, должно быть,
совсем позабыл, что я существую на свете; он громко сопел, – видать, здорово
разгорячился.
Вдруг молния залила все ярко-белым светом, и кто-то крикнул:
– Ей-богу, вот он, мешок с золотом, у него на груди!
Хайнс завопил вместе со всеми, выпустил мою руку и сильно
рванулся вперед, чтобы взглянуть на золото; а уж как я от него удрал и выбрался
на дорогу – этого я и сам не знаю.
На дороге не было ни души, и я пустился бежать во все
лопатки; кругом было пусто, если не считать густого мрака, ежеминутных вспышек
молнии, шума дождя, свиста ветра и раскатов грома; можете быть уверены, что я
летел сломя голову!
Добежал до города, вижу – на улицах никого нет из-за грозы,
так что я не стал огибать переулками, а прямо летел вовсю по главной улице; а
как стал подбегать к нашему дому, гляжу в ту сторону, глаз не спускаю. Ни
одного огонька, дом весь темный; я даже расстроился – до того мне стало
грустно, сам даже не знаю почему. Но в конце концов в ту самую минуту, когда я
бежал мимо, – раз! – и вспыхнул огонек в окне Мэри Джейн, и сердце у меня как
забьется, чуть-чуть не выскочило; и в ту же секунду и дом, и все прочее
осталось позади меня в темноте, и я знал, что уж больше никогда ничего этого не
увижу. Она была лучше всех, и характера у нее было куда больше, чем у других
девушек.
Как только я очутился за городом и на таком расстоянии от
него, что можно было подумать и о переправе на островок, я стал искать, нельзя
ли где позаимствовать лодку и как только молния показала мне одну лодочку не на
замке, я прыгнул в нее и оттолкнулся от берега. Это оказался челнок, кое-как
привязанный веревкой. Островок был очень неблизко, на самой середине реки, но я
не стал терять времени; а когда я наконец пристал к плоту, то так выбился из
сил, что, будь хоть какаянибудь возможность, лег бы и отдышался. Но где уж тут
лежать! Я перепрыгнул на плот и говорю:
– Скорей, Джим, отвязывай плот! Слава тебе господи, мы от
них избавились!
Джим выбежал из шалаша и, расставив руки, полез было ко мне
обниматься – так он обрадовался; зато у меня душа ушла в пятки, как только я
его увидел при свете молнии; я попятился и свалился с плота в реку, потому что
совсем забыл, что Джим изображал в одном лице и короля Лира, и больного араба,
и утопленника, и я чуть не помер со страху. Но Джим выловил меня из воды и уж
совсем собрался обнимать и благословлять меня, но я ему сказал:
– Не сейчас, Джим; оставь это на завтрак, оставь на завтрак!
Скорей отвязывай плот и отпихивайся от берега!
Через две секунды мы уже скользили вниз по реке. До чего
хорошо было очутиться опять на свободе, плыть одним посредине широкой реки –
так, чтоб никто нас не мог достать! Я даже попрыгал и поплясал немножко на
радостях и похлопал пяткой о пятку – никак не мог удержаться; и только стукнул
третий раз, как слышу хорошо знакомый мне звук; затаил дыхание, прислушался и
жду; так и есть; вспыхнула над водой молния, гляжу – вот они плывут! Налегают
на весла, так, что борта трещат! Это были король с герцогом.
Я повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не
заплакать.
Глава 29
Как только они ступили на плот, король бросился ко мне,
ухватил за шиворот и говорит:
– Хотел удрать от нас, щенок ты этакий?! Компания наша тебе
надоела, что ли?
Я говорю:
– Нет, ваше величество, мы не хотели… Пустите, ваше
величество!
– Живей тогда говори, что это тебе взбрело в башку, а не то
душу из тебя вытрясу!
– Честное слово, я вам все расскажу, как было, ваше
величество. Этот, что меня держал, был очень со мной ласков, все говорил, что у
него вот такой же сынишка помер в прошлом году и ему просто жалко видеть, что
мальчик попал в такую передрягу; а когда все потеряли голову, увидев золото, и
бросились к гробу, он выпустил мою руку и шепчет: «Беги скорее, не то тебя
повесят!» И я побежал. Мне показалось, что оставаться мало толку: сделать я
ничего не могу, а зачем же дожидаться, чтоб меня повесили, когда можно удрать!
Так я и но останавливался, все бежал, пока не увидел челнок; а когда добрался
до плота, велел Джиму скорей отчаливать, не то они меня догонят и повесят; а
еще сказал ему, что вас и герцога, наверно, уже нет в живых, и мне вас было
очень жалко, и Джиму тоже, и я очень обрадовался, когда вас увидел. Вот
спросите Джима, правду я говорю или нет.
Джим сказал, что так все и было. А король велел ему
замолчать и говорит:
– Ну да, как же, ври больше! – И опять встряхнул меня за
шиворот и пообещал утопить в реке.
Но герцог сказал:
– Пустите мальчишку, старый дурак! А вы-то сами по-другому,
что ли, себя вели? Справлялись разве о нем, когда вырвались на свободу? Я
что-то не припомню.
Тогда король выпустил меня и начал ругать и город, и всех
его жителей. Но герцог сказал:
– Вы бы лучше себя как следует отругали – ведь вас-то и надо
ругать больше – всех. Вы с самого начала ничего толком ни сделали, вот разве
что не растерялись и выступили довольно кстати с этой вашей синей стрелкой. Это
вышло ловко, прямотаки здорово! Вот эта самая штука нас и спасла. А если б не
она, нас заперли бы, пока не пришел бы багаж англичан, а там – в тюрьму, это уж
наверняка! А из-за вашей стрелки они потащились на кладбище, а там золото
оказало нам услугу поважней: ведь если бы эти оголтелые дураки не потеряли
голову и не бросились все к гробу глядеть на золото, пришлось бы нам сегодня
спать в галстуках особой прочности, с ручательством, – много прочнее, чем нам с
вами требуется.
Они молчали с минуту – задумались. Потом король и говорит
довольно рассеянно:
– Гм! А ведь мы думали, что негры его украли.
Я так и съежился весь.
– Да, – говорит герцог с расстановкой и насмешливо, – мы
думали!
