– Том Сойер – вот кто!
Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но особенно
разбираться было некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его
жена в это время так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеется; потом оба они
засыпали меня вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.
И хоть они очень радовались, но все-таки по сравнению с моей
радостью это были сущие пустяки; я точно заново родился – до того был рад
узнать, кто я такой. Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе
отболтал, рассказывая, так что он едва ворочался; и рассказал я им про свою
семью – то есть про семью Сойеров – столько, что хватило бы и на целый десяток
таких семей. А еще я объяснил им, как это вышло, что у нас взорвался цилиндр в
устье Уайт-Ривер, и как мы три дня его чинили. Все это сошло гладко и
подействовало отлично, потому что они в этом деле не особенно разбирались и
поняли только одно: что на починку ушло три дня. Если б я сказал, что
взорвалась головка болта, то и это сошло бы.
Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны,
зато с другой – довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно,
и так оно и шло легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода,
который шел с верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на этом
самом пароходе? А вдруг он сейчас войдет в комнату да и назовет меня по имени,
прежде чем я успею ему подмигнуть?
Этого я допустить никак не мог, это вовсе не годилось. Надо,
думаю, выйти на дорогу и подстеречь его. Вот я им и сказал, что хочу съездить в
город за своими вещами. Старик тоже собрался было со мной, но я сказал, что мне
не хотелось бы его беспокоить, а лошадью я сумею править и сам.
Глава 32
И я отправился в город на тележке; а как проехал половину
дороги, вижу – навстречу мне кто-то едет; гляжу – так и есть, Том Сойер! Я,
конечно, остановился и подождал, пока он подъедет поближе. Говорю: «Стой!»
Тележка остановилась, а Том рот разинул, а закрыть не может; потом глотнул раза
дватри, будто в горле у него пересохло, и говорит:
– Я тебе ничего плохого не делал. Сам знаешь. Так для чего
же ты явился с того света? Чего тебе от меня надо?
Я говорю:
– Я не с того света, я и не помирал вовсе.
Он услышал мой голос и немножко пришел в себя, но всетаки
еще не совсем успокоился и говорит:
– Ты меня не тронь, ведь я же тебя не трогал. А ты правда не
с того света, честное индейское?
– Честное индейское, – говорю, – нет.
– Ну что ж… я, конечно… если так, то и говорить нечего.
Только я все-таки ничего тут не понимаю, ровно ничего! Как же так, да разве
тебя не убили?
– Никто и не думал убивать, я сам все это устроил. Поди
сюда, потрогай меня, коли не веришь.
Он потрогал меня и успокоился и до того был рад меня видеть,
что от радости не знал, что и делать. Ему тут же захотелось узнать про все, с
начала до конца, потому что это было настоящее приключение, да еще загадочное;
вот это и задело его за живое. Но я сказал, что пока нам не до этого, велел его
кучеру подождать немного: мы в моей тележке отъехали подальше, и я рассказал
Тому, в какую попал историю, и спросил, как он думает: что нам теперь делать?
Он сказал, чтоб я оставил его на минутку в покое, не приставал бы к нему. Думал
он, думал, а потом вдруг и говорит:
– Так, все в порядке, теперь придумал. Возьми мой сундук к
себе в тележку и скажи, что это твой; поворачивай обратно да тащись
помедленнее, чтобы не попасть домой раньше, чем полагается; а я поверну в город
и опять проделаю всю дорогу сначала, чтобы приехать через полчасика после тебя;
а ты, смотри, сперва не показывай виду, будто ты меня знаешь.
Я говорю:
– Ладно, только погоди минутку. Есть еще одно дело, и этого
никто, кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а
зовут его Джим – это Джим старой мисс Уотсон.
Том говорит:
– Как, да ведь Джим…
Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:
– Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость,
прямо-таки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай,
не выдавай меня. Согласен, что ли?
Глаза у Тома загорелись, и он сказал:
– Я сам помогу тебе его украсть!
Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку
я в первый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял в
моих глазах – я его стал меньше уважать после этого. Только мне все-таки не
верилось: Том Сойер – и вдруг крадет негров!
– Будет врать-то, – говорю, – шутишь ты, что ли?
– И не думаю шутить.
– Ну ладно, – говорю, – шутишь или нет, а если услышишь
какой-нибудь разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него
знать не знаешь, и я тоже про него знать не знаю.
Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и
Том поехал в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл,
что надо плестись шагом, – и от радости и от всяких мыслей, – и вернулся домой
уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на крыльцо и сказал:
– Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что моя кобыла
на это способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос – ну ни
капельки! Удивительно! Да теперь я ее и за сто долларов не отдам, честное
слово, а ведь хотел продать за пятнадцать – думал, она дороже не стоит.
Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был
старичок, и такой добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он был
не просто фермер, а еще и проповедник; у него была маленькая бревенчатая
церковь на задворках плантации (он ее выстроил на свой счет), и церковь и школа
вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал; да сказать по правде –
и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников, и все они
проповедуют даром.
Через полчаса, или около того, подкатывает к забору Том в
тележке; тетя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в
пятидесяти, и говорит:
– Смотрите, еще кто-то приехал! Кто бы это мог быть?
По-моему, чужой кто-то… Джимми (это одному из ребятишек), сбегай скажи Лизе,
чтобы поставила еще одну тарелку на стол.
