– Многие авторитеты так делали. Они не могли снять цепь –
отрубали себе руку и тогда бежали. А ногу было бы еще лучше. Но придется
обойтись без этого. Особой необходимости у нас нет, а кроме того, Джим – негр,
и не поймет, для чего это нужно; ему ведь не растолкуешь, что в Европе так
принято… Нет, придется это бросить! Ну, а веревочную лестницу – это можно: мы разорвем
свои простыни и в два счета сделаем Джиму веревочную лестницу. А переслать ее
можно будет в пироге, – уж это всегда так делают. И похуже бывают пироги, да
приходится есть.
– Что ты это плетешь, Том Сойер? – говорю я. – Не нужно
Джиму никаких веревочных лестниц.
– Нет, нужно. Ты лучше скажи, что сам плетешь неизвестно
что, и ведь ничего в этом деле не смыслишь! Веревочная лестница ему нужна, у
всех она бывает.
– А что он с ней будет делать?
– Что делать будет? Спрячет ее в тюфяк – не сумеет, что ли?
Все так делают, значит, и ему надо. Гек, ты, кажется, ничего не хочешь делать
по правилам – каждый раз что-нибудь новенькое да придумаешь. Если даже эта
лестница ему не пригодится, ведь она же останется у него в тюфяке после побега?
Ведь это улика? Ты думаешь, улики не понадобятся? Еще как! А ты хочешь, чтобы
совсем улик не осталось? Вот это было бы хорошенькое дельце, нечего сказать! Я
такого никогда в жизни не слыхал.
– Ну, – говорю, – если уж так полагается по правилам, чтоб у
него была лестница, – ладно, пускай будет, я вовсе не хочу идти против правил.
Одно только, Том Сойер: если мы порвем простыни, чтобы сделать Джиму лестницу,
у нас будут неприятности с тетей Салли, это уж как пить дать. А я так думаю:
лестница из ореховой коры ничего не стоит, добро на нее изводить не нужно, а в
пирог ее можно запечь не хуже, чем тряпичную, и в тюфяк спрятать тоже. А Джим
не очень в этих делах разбирается, ему все равно, какую ни…
– Ну и чушь ты несешь, Гек Финн! Если б я не смыслил ничего,
так помалкивал бы! Где это слыхано, чтобы государственный преступник бежал по
лестнице из ореховой коры? Да это курам на смех!
– Ну ладно, Том, делай как знаешь; только все-таки, если
хочешь послушать моего совета, лучше позаимствовать простыню с веревки.
Он сказал, что это можно. Тут у него явилась еще одна мысль,
и он сказал:
– Позаимствуй кстати и рубашку.
– А для чего нам рубашка, Том?
– Для Джима – вести дневник.
– Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!
– Ну, положим, что не умеет, но ведь он сможет ставить
какие-нибудь значки, если мы сделаем ему перо из оловянной ложки или из старого
обруча с бочки?
– Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся – и лучше, К
гораздо скорей.
– У узников гуси по камере не бегают, чтобы можно было перья
дергать, эх ты, голова! Они всегда делают перья из чегонибудь самого твердого и
неподходящего, вроде обломка медного подсвечника, да и мало ли что подвернется
под руку! И на это у них уходит много времени – недели, а то и месяцы, потому
что перо они оттачивают об стенку. Гусиным пером они писать ни за что не
станут, хоть бы оно и оказалось под рукой. Это не принято.
– Ну ладно, а из чего же мы ему сделаем чернила?
– Многие делают из ржавчины со слезами; только это кто
Попроще и женщины, а знаменитости пишут своей кровью.
– И Джим тоже может; а когда ему понадобится известить весь
мир, что он заключен, послать самое простое таинственное сообщение, так он
может нацарапать его вилкой на жестяной тарелке и выбросить в окно. Железная
Маска всегда так делал, и это тоже очень хороший способ.
– У Джима нет жестяных тарелок. Его кормят из миски.
– Это ничего, мы ему достанем.
– Все равно никто не разберет.
– Это вовсе не важно, Гек Финн. Его дело – написать и
выбросить тарелку за окно. А читать ее тебе незачем. Все равно половину
разобрать нельзя, что они там пишут на тарелках или еще на чем.
– Тогда какой же смысл тарелки портить?
– Вот еще! Ведь это же не его тарелки!
– Все равно, чьи-нибудь, ведь верно?
– Ну так что ж? Узнику-то какое дело, чьи они…
Он не договорил – мы услышали рожок, который звал к батраку,
и пошли домой.
За это утро мне удалось позаимствовать с веревки простыню и
белую рубашку; я разыскал еще старый мешок и положил их туда, а потом мы взяли
гнилушки и тоже туда сунули. Я называю это «заимствовать», потому что мой
родитель всегда так говорил, но Том сказал, что это не заем, а кража. Он
сказал, что мы помогаем узнику, а ему все равно, как добыть вещь, лишь бы
добыть, и никто его за это не осудит. Вовсе не преступление, если узник украдет
вещь, которая нужна ему для побега, То его право; и для узника мы имеем полное
право красть в этом доме все, что нам только понадобится для его освобождения
из тюрьмы. Он сказал, что если бы мы были не узники, тогда, конечно, другое
дело, и разве только уж самый последний негодяй, дрянь какая-нибудь станет
красть, если не сидит в тюрьме. Так что мы решили красть все, что только под
руку подвернется. А как-то на днях, уже после этого, он завел целый разговор
из-за пустяков – из-за того, что я стащил арбуз с огорода у негров и съел его.
Он меня заставил пойти и отдать неграм десять центов, не объясняя за что.
Сказал, что красть можно только то, что понадобится. «Что же, – говорю, –
значит, арбуз мне понадобился». А он говорит, что арбуз мне понадобился вовсе
не для того, чтобы бежать из тюрьмы, – вот в чем разница. Говорит: «Вот если бы
ты спрятал в нем нож для передачи Джиму, чтобы он мог убить тюремщика, тогда
другое дело – все было бы в порядке». Ну, я не стал с ним спорить, хотя не
вижу, какой мне интерес стараться для узника, если надо сидеть да раздумывать
над всякими тонкостями каждый раз, как подвернется случай стянуть арбуз.
Так вот, я уже говорил, что в это утро мы подождали, пока
все разойдутся по своим делам и во дворе никого не будет видно, и только после
этого Том отнес мешок в пристройку, а я стоял во дворе – сторожил. Он скоро
вышел оттуда, и мы с ним пошли и сели на бревна – поговорить. Он сказал:
– Теперь все готово, кроме инструмента; ну а это легко
достать.
– Кроме инструмента?
– Ну да.
– Это для чего же инструмент?
– Как для чего? Чтобы копать. Ведь не зубами же мы землю
выгрызать будем?
– А эти старые мотыги и лопаты, что в пристройке, не годятся
разве? – спрашиваю.
