– Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только
помереть мне на этом самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон
собак, или чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их
чувствовал, – да, сэр! – они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись только
мне в руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный разок, – уж я
бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше я ничего не прошу.
Том сказал:
– Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда
прибегают всякий раз, когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят
– вот почему. Ты им испеки заколдованный пирог – вот что тебе надо сделать.
– Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог? Я и
не знаю, как его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.
– Ну что ж, тогда придется мне самому печь.
– Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это что
угодно – в ножки поклонюсь, вот как!
– Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам хорошо
относился, беглого негра нам показал. Только уж смотри будь поосторожней. Когда
мы придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси глядеть, что мы будем
класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже не гляди – мало ли что
может случиться, я почем знаю! А главное, не трогай ничего заколдованного.
– Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и пальцем ни
до чего не дотронусь, хоть озолоти меня!
Глава 36
Это дело мы уладили; потом пошли на задний двор, к мусорной
куче, где валялись старые сапоги, тряпки, битые бутылки, дырявые кастрюльки и
прочий хлам, покопались в нем и разыскали старый жестяной таз, заткнули получше
дырки, чтобы испечь в нем пирог, спустились в погреб и насыпали полный таз
муки, а оттуда пошли завтракать. По дороге нам попалось два обойных гвоздя, и
Том сказал, что они пригодятся узнику – выцарапать ими на стене темницы свое
имя и свои злоключения; один гвоздь мы положили в карман фартука тети Салли,
который висел на стуле, а другой заткнули за ленту на шляпе дяди Сайласа, что
лежала на конторке: от детей мы слышали, что папа с мамой собираются сегодня
утром пойти к беглому негру. Потом мы сели за стол, и Том опустил оловянную
ложку в дядин карман. Только тети Салли еще не было – пришлось ее дожидаться. А
когда она сошла к завтраку, то была вся красная и сердитая и едва дождалась
молитвы; одной рукой она разливала кофе, а другой все время стукала наперстком
по голове того из ребят, который подвертывался под руку, а потом и говорит:
– Я искала-искала, весь дом перевернула и просто ума не
приложу, куда могла деваться твоя другая рубашка!
Сердце у меня упало и запуталось в кишках, и кусок маисовой
лепешки стал поперек горла; я закашлялся, кусок у меня выскочил, полетел через
стол и угодил в глаз одному из ребятишек, так что он завертелся, как червяк на
крючке, и заорал во все горло; а Том даже весь посинел от страха. И с четверть
минуты или около того наше положение было незавидное, и я бы свою долю продал
за полцены, если бы нашелся покупатель. Но после этого мы скоро успокоились –
это только от неожиданности нас как будто вышибло из колеи. Дядя Сайлас сказал:
– Удивительное дело, я и сам ничего не понимаю. Отлично
помню, что я ее снял, потому что…
– Потому что на тебе надета одна рубашка, а не две. Тебя
послушай только! Вот я так действительно знаю, что ты ее снял, лучше тебя знаю,
потому что вчера она сушилась на веревке – я своими глазами ее видела. А теперь
рубашка пропала, вот тебе и все! Будешь теперь носить красную фланелевую
фуфайку, пока я не выберу время сшить тебе новую. За два года это уж третью
рубашку тебе приходится шить. Горят они на тебе, что ли? Просто не понимаю, что
ты с ними делаешь, только и знай – шей тебе рубашки! В твои годы пора бы
научиться беречь вещи!
– Знаю, Салли, я уж стараюсь беречь, как только можно. Но
тут не я один виноват – ты же знаешь, что я их только и вижу, пока они на мне,
а ведь не мог же я сам с себя потерять рубашку!
– Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы
ее потерял, я думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже пропала,
да и это еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну,
рубашку, я думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить, это уж верно.
– А еще что пропало, Салли?
– Полдюжины свечей пропало – вот что пропало! Может, крысы
их съели? Я думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли!
Ты все собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они
похитрей, так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь не
крысы же стащили ложку, уж это-то я знаю!
– Ну, Салли, виноват, сознаюсь, – это моя оплошность. Завтра
же обязательно заделаю все дыры!
– Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда
Энджелина Араминта Фелпс!
Трах! – наперсток стукнул, и девочка вытащила руку из
сахарницы и смирно уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:
– Миссис Салли, у нас простыня пропала!
– Простыня пропала! Ах ты господи!
– Я сегодня же заткну все дыры, – говорит дядя Сайлас, а
сам, видно, расстроился.
– Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню!
Как же это она пропала, Лиза?
– Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке, а
теперь пропала: нет ее там.
– Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего
подобного не видывала, сколько живу на свете! Рубашка, простыня, ложка и
полдюжины свечей…
– Миссис, – вбегает молодая мулатка, – медный подсвечник
куда-то девался!
– Убирайся вон отсюда, дрянь этакая! А то как запущу в тебя
кофейником!..
Тетя Салли просто вся кипела. Вижу – надо удирать при первой
возможности; улизну, думаю, потихоньку и буду сидеть в лесу, пока гроза не
пройдет. А тетя Салли развоевалась, просто удержу нет, зато все остальные
притихли и присмирели; и вдруг дядя Сайлас выуживает из кармана эту самую
ложку, и вид у него довольно глупый. Тетя Салли всплеснула руками я замолчала,
разинув рот, – а мне захотелось убраться куданибудь подальше, – но ненадолго,
потому что она сейчас же сказала:
– Ну, так я и думала! Значит, она все время была у тебя в
кармане; надо полагать, и все остальное тоже там. Как она туда попала?
