Глава 39
После завтрака мы, в самом отличном настроении, взяли мой
челнок и поехали за реку ловить рыбу и обед с собой захватили; очень хорошо
провели время, осмотрели плот, нашли, что он в полном порядке, и домой
вернулись поздно, к самому ужину; смотрим – все ходят такие перепуганные,
встревоженные, что совсем ничего не соображают; нам велели, как только мы
поужинаем, в ту же минуту идти спать, а почему – не сказали, и про новое письмо
– ни слова; да мы и не нуждались, потому что и так все знали не хуже ихнего; а
как только мы поднялись на лестницу и тетя Салли повернулась к нам спиной, мы
сейчас же юркнули в погреб, к шкафу, нагрузились провизией на целый обед,
перенесли все это к себе в комнату и легли, а около половины двенадцатого опять
встали; Том надел платье, которое стащил у тети Салли, и хотел было нести
провизию, но вдруг говорит:
– А где же масло?
– Я положил кусок на маисовую лепешку, – говорю.
– Значит, там и оставил – масла здесь нет.
– Может обойтись и без масла, – говорю.
– А с маслом еще лучше, – говорит Том. – Ступай-ка ты в
погреб да принеси его. А потом спустись по громоотводу и приходи скорей. Я
набью соломой Джимово платье – будто это его переодетая мать, – а как только ты
вернешься, я проблею овцой, и мы убежим все вместе.
И он ушел, а я спустился в погреб. Кусок масла, примерно с
большой кулак, лежал там, где я его оставил; я захватил его вместе с лепешкой,
задул свечу и стал осторожно подниматься по лестнице. Благополучно добрался
доверху, гляжу – идет тетя Салли со свечкой в руке; я скорей сунул масло в
шляпу, а шляпу нахлобучил на голову; тут она меня увидела и спрашивает:
– Ты был в погребе?
– Да, тетя.
– Что ты там делал?
– Ничего.
– Как ничего?
– Да так, ничего.
– Что это тебе вздумалось таскаться туда по ночам?
– Не знаю, тетя.
– Не знаешь? Ты мне так не отвечай. Том, мне нужно знать,
что ты там делал!
– Ничего я там не делал, тетя Салли, вот, ей-богу, ничего не
делал!
Ну, думаю, теперь она меня отпустит; да в обыкновенное время
и отпустила бы, только уж очень много у нас в доме творилось странного, так что
она стала бояться всего маломальски подозрительного, даже пустяков, и потому
очень решительно сказала:
– Ступай сию минуту в гостиную и сиди там, пока я не приду.
Ты что-то, кажется, суешь нос куда не следует! Смотри, я тебя выведу на чистую
воду, не беспокойся!
Она ушла, а я отворил дверь в гостиную и вошел. Ой, а там
полно народу! Пятнадцать фермеров – и все до одного с ружьями.
Мне даже нехорошо сделалось; я плюхнулся на стул и сижу. Они
тоже расселись по всей комнате; кое-кто разговаривал потихоньку, и все сидели
как на иголках, всем было не по себе, хотя они старались этого не показывать;
только я-то видел, потому что они то снимут шляпы, то наденут, то почешут в
затылке, и пересаживаются все время с места на место, и перебирают пуговицы…
Мне тоже было не по себе, только шляпу я все-таки не снял.
Мне захотелось, чтобы тетя Салли поскорей пришла и
разделалась со мной – отколотила бы меня, что ли, если ей вздумается, – и тогда
я побегу к Тому и скажу ему, что мы перестарались: такое осиное гнездо
растревожили, что мое почтение! И дурака валять больше нечего, надо поживей
удирать вместе с Джимом, пока эти молодчики до нас не добрались.
Наконец тетя пришла и давай меня расспрашивать; только я ни
на один вопрос не мог ответить как следует, совсем ничего не соображал, потому
что фермеры ужасно волновались: одни хотели сейчас же идти на бандитов,
говорили, что до полуночи осталось всего несколько минут, а другие уговаривали
подождать, пока бандит не заблеет овцой; да еще тут тетя Салли пристала со
своими расспросами, а я весь дрожу и едва стою на ногах от страха; а в комнате
делалось все жарче и жарче, и масло у меня под шляпой начало таять и потекло по
шее и по вискам; и когда один фермер сказал, что «надо сейчас же идти в
хибарку, засесть там и сцапать их, как только они явятся», – я чуть не
свалился; а тут масло потекло у меня по лбу. Тетя Салли как увидела, побелела
вся, точно простыня, и говорит:
– Господи помилуй! Что такое с ребенком! Наверное,
воспаление мозгов, вон они уже и текут из него!
Все подошли поглядеть, а она сорвала с меня шляпу, а масло и
вывалилось вместе с хлебом; тут она схватила меня, обняла и говорит:
– Ну и напугал же ты меня! Еще слава богу, что не хуже, я и
этому рада; последнее время нам что-то не везет, – того и жди, что опять беда
случится. А я, как увидела у тебя эту штуку, ну, думаю, не жилец он у нас: оно
по цвету точь-в-точь такое, как должны быть мозги, если… Ах ты господи, ну что
же ты мне не сказал, зачем ты ходил в погреб, я бы и не беспокоилась! А теперь
ступай спать, и чтобы я тебя до утра не видела!
Я в одну секунду взлетел наверх, в другую – спустился по
громоотводу и, спотыкаясь в темноте, помчался к сарайчику. Я даже говорить не
мог – до того разволновался, но все-таки одним духом выпалил Тому, что надо
убираться поживей, ни минуты терять нельзя – в доме полно людей и все с
ружьями!
Глаза у него так и засверкали, и он сказал:
– Да что ты! Быть не может! Вот это здорово! Ну, Гек, если
бы пришлось опять начинать все сначала, я бы человек двести собрал, не меньше.
Эх, если бы можно было отложить немножко!
– Скорей, – говорю, – скорей! Где Джим?
– Да вот же он, рядом; протяни руку – и дотронешься до него.
Он уже переодет, и все готово. Теперь давайте выберемся отсюда и заблеем.
Но тут мы услышали топот – фермеры подошли к двери, потом
начали громыхать замком, а один и сказал.
– Я же вам говорил, что рано выходить; их еще нет – сами
видите, дверь на замке. Вот что: я запру вас тут, а вы сидите в темноте,
подстерегите их и перестреляйте всех, когда явятся; а остальные пускай тут
будут: рассыпьтесь кругом и слушайте, не идут ли они.
