Несколько человек вошли в хибарку, но только в темноте они
нас не увидели и чуть не наступили на нас, когда мы полезли под кровать. Мы
благополучно вылезли в подкоп, быстро, но без шума: Джим первый, за ним я, а
Том за мной – это он так распорядился. Теперь мы были в пристройке и слышали,
как они топают во дворе, совсем рядом. Мы тихонько подкрались к двери, но Том
остановил нас и стал глядеть в щелку, только ничего не мог разобрать – очень
было темно; Том сказал шепотом, что будет прислушиваться, и как только шаги
затихнут, он нас толкнет локтем: тогда пускай Джим выбирается первым, а он
выйдет последним. Он приложил ухо к щели и стал слушать – слушал, слушал, а
кругом все время шаги, но в конце концов он нас толкнул, мы выскочили из сарая,
нагнулись пониже и, затаив дыхание, совсем бесшумно стали красться к забору,
один за другим, вереницей, как индейцы; добрались до забора благополучно, и мы
с Джимом перелезли, а Том зацепился штаниной за щепку в верхней перекладине и
слышит – подходят; он рванулся – щепка отломилась и затрещала, и когда Том
спрыгнул и побежал за нами, кто-то крикнул:
– Кто там? Отвечай, а то стрелять буду!
Но мы ничего не ответили, а припустились бегом и давай
улепетывать вовсю. Они бросились за нами; потом – трах! трах! трах! – и пули
просвистели у нас над головой. Слышим – кричат:
– Вот они! К реке побежали! За ними, ребята, спустите собак!
Слышим – гонятся за нами вовсю. Нам-то слышно было, потому
что все они в сапогах и орут, а мы были босиком и не орали. Мы побежали к лесопилке,
а как только они стали нагонять, мы свернули в кусты и пропустили их мимо себя,
а потом опять побежали за ними. Сначала всех собак заперли, чтобы они не
спугнули бандитов, а теперь кто-то их выпустил; слышим – они тоже бегут за
нами, а лают так, будто их целый миллион. Только собаки-то были свои; мы
остановились, подождали их, а когда они увидали, что это мы и ничего тут
интересного для них нет, они повиляли хвостами и побежали дальше, туда, где
были шум и топот; а мы опять пустились за ними следом, да так и бежали почти до
самой лесопилки, а там свернули и пробрались через кусты к тому месту, где был
привязан мой челнок, прыгнули в него и давай изо всех сил грести к середине
реки, только старались не шуметь. Потом мы повернули не спеша к тому островку,
где был спрятан мой плот; и долго еще слышно было, как собаки лают друг на
друга и мечутся взад и вперед по берегу; но как только мы отплыли подальше, шум
сделался тише, а там и совсем замер. А когда мы влезли на плот, я сказал:
– Ну, Джим, теперь ты опять свободный человек и больше уж
никогда рабом не будешь!
– Да еще как хорошо все вышло-то, Гек! И придумано было
хорошо, а сделано еще того лучше, никому другому не придумать, чтобы так было
хорошо и так заковыристо!
Мы все радовались не знаю как, а больше всех радовался Том
Сойер, потому что у него в ноге засела пуля.
Когда мы с Джимом про это услышали, то сразу перестали
веселиться. Тому было очень больно, и кровь сильно текла; мы уложили его в
шалаше, разорвали рубашку герцога и хотели перевязать ему ногу, но он сказал:
– Дайте-ка сюда тряпки, это я и сам сумею. Не
задерживайтесь, дурака валять некогда! Раз побег удался великолепно, то
отвязывайте плот и беритесь за весла! Ребята, мы устроили побег замечательно,
просто шикарно. Хотелось бы мне, чтобы Людовик Шестнадцатый попал нам в руки,
тогда в его биографии не было бы написано: «Потомок Людовика Святого
отправляется на небеса!» Нет, сэр, мы бы его переправили через границу, вот что
мы сделали бы, да еще как ловко! Беритесь за весла, беритесь за весла!
Но мы с Джимом посоветовались и стали думать. Подумали с
минуту, а потом я сказал:
– Говори ты, Джим.
Он сказал:
– Ну вот, по-моему, выходит так. Если б это был мистер Том и
мы его освободили, а кого-нибудь из нас подстрелили, разве он сказал бы:
«Валяйте спасайте меня, плюньте на всяких там докторов для раненого!» – разве
это похоже на мистера Тома? Разве он так скажет? Да никогда в жизни! Ну, а Джим
разве скажет так? Нет, сэр, я и с места не сдвинусь, пока доктора тут не будет,
хоть сорок лет просижу!
Я всегда знал, что душа у него хорошая, и так и ждал, что он
это самое скажет; теперь все было в порядке, и я объявил Тому, что иду за
доктором. Он поднял из-за этого страшный шум, а мы с Джимом стояли на своем и
никак не уступали. Он хотел было сам ползти отвязывать плот, да мы его не
пустили. Тогда он начал ругаться с нами, только это нисколько не помогло.
А когда он увидел, что я отвязываю челнок, то сказал:
– Ну ладно, уж если тебе так хочется ехать, я тебе скажу,
что надо делать, когда придешь в город. Запри дверь, свяжи доктора по рукам и
по ногам, надень ему на глаза повязку, и пусть поклянется молчать, как могила,
а потом сунь ему в руку кошелек, полный золота, и веди его не прямо, а в
темноте, по задворкам; привези его сюда в челноке – опять-таки не прямо, а
путайся подольше среди островков; да не забудь обыскать его и отбери мелок, а
отдашь после, когда переправишь обратно в город, а то он наставит мелом
крестов, чтобы можно было найти наш плот. Всегда так делается.
Я сказал, что все исполню, как он велит, и уехал в челноке,
а Джиму велел спрятаться в лесу, как только увидит доктора, и сидеть до тех
пор, пока доктор не уедет.
Глава 40
Доктор, когда я его разбудил, оказался старичком, таким
приятным и добрым с виду. Я рассказал ему, что мы с братом вчера охотились на
Испанском острове, нашли там плот и остались на нем ночевать, а около полуночи
брат, должно быть, толкнул во сне ружье, оно выстрелило, и пуля попала ему в
ногу; так вот мы просим доктора поехать туда и перевязать рану, только ничего
никому не говорить, потому что мы хотим вернуться домой нынче вечером, а наши
родные еще ничего не знают.
– А кто ваши родные? – спрашивает он.
– Фелпсы, они живут за городом.
– Ах, вот как! – говорит он; потом помолчал немного и
спрашивает: – Так как же это, вы говорите, его ранило?
– Ему что-то приснилось, – говорю, – и ружье выстрелило.
– Странный сон, – говорит доктор.
Он зажег фонарь, собрал, что нужно, в сумку, и мы
отправились. Только когда доктор увидел мой челнок, он ему не понравился: для
одного, говорит, еще туда-сюда, а двоих не выдержит.
Я ему говорю:
– Да вы не бойтесь, сэр, он нас и троих отлично выдержал.
– Как это – троих?
– Так: меня и Сида, а еще… а еще ружья, вот я что хотел
сказать.
– Ах, так, – говорит он.
