Он все-таки поставил ногу на борт, попробовал челнок, а
потом покачал головой и сказал, что постарается найти что-нибудь
поосновательнее. Только все другие лодки были на цепи я на замке, и он взял мой
челнок, а мне велел подождать, пока он не вернется, или поискать другую лодку,
а то, если я хочу, Пойти домой и подготовить родных к такому сюрпризу. Я
сказал, что нет, не хочу, потом объяснил ему, как найти плот, и он уехал.
И тут мне пришла в голову одна мысль. А что, думаю, может ли
он вылечить Тома так сразу – как говорится, не успеет овца хвостом махнуть?
Вдруг ему на это понадобится дня тричетыре? Как мне тогда быть? Сидеть тут,
дожидаться, пока он всем разболтает? Нет, сэр! Я знаю, что сделаю. Подожду его,
а если он вернется и скажет, что ему еще раз нужно туда съездить, я тоже с ним
отправлюсь, – все равно, хотя бы вплавь, а там мы его возьмем да и свяжем,
оставим на плоту и поплывем по реке; а когда Тому он будет больше не нужен,
дадим ему, сколько это стоит, или все, что у нас есть, и высадим на берег.
Я забрался на бревна – хотел выспаться; а когда проснулся»
солнце стояло высоко у меня над головой. Я вскочил и скорей к доктору, но у него
дома мне сказали, что он уехал к больному еще ночью и до сих пор не
возвращался. Ну, думаю, значит, дела Тома плохи, надо поскорей переправляться
на остров. Иду от доктора – и только повернул за угол, чуть-чуть не угодил
головой в живот дяде Сайласу!
– Том, это ты? Где же ты был все это время, негодный
мальчишка? – говорит он.
– Нигде я не был, – говорю, – просто мы ловили беглого негра
вместе с Сидом.
– А куда же вы все-таки пропали? – говорит он. – Твоя тетка
очень беспокоилась.
– Зря она беспокоилась, – говорю, – ничего с нами не
случилось. Мы побежали за людьми и за собаками, только они нас обогнали, и мы
их потеряли из виду, а потом нам показалось, будто они уже за рекой; мы взяли
челнок и переправились на ту сторону, но только никого там не нашли и поехали
против течения; сначала все держались около берега, а потом устали и захотели
спать; тогда мы привязали челнок и легли и только час назад проснулись и
переправились сюда. Сид пошел на почту – узнать, нет ли чего нового, а я вот
только разыщу чегонибудь нам поесть, и потом мы вернемся домой.
Мы вместе с дядей Сайласом зашли на почту «за Сидом», но,
как я и полагал, его там не оказалось; старик получил какое-то письмо; потом мы
подождали еще немножко, но Сид так и не пришел; тогда старик сказал: «Поедем-ка
домой, Сид вернется пешком или на лодке, когда ему надоест шататься, а мы
поедем на лошади!» Мне он так и не позволил остаться и подождать Сида: говорит,
это ни к чему, надо скорей домой, пускай тетя Салли увидит, что с нами ничего
не случилось.
Когда мы вернулись домой, тетя Салли до того обрадовалась
мне – и смеялась, и плакала, и обнимала меня, и даже принималась колотить,
только совсем не больно; обещала и Силу тоже задать, когда он вернется.
А в доме было полным-полно гостей: все фермеры с женами у
нас обедали, и такой трескотни я еще никогда не слыхал. Хуже всех была старуха
Гочкис, язык у нее молол без умолку.
– Ну, – говорит, – сестра Фелпс, видела я этот сарай и
думаю, что ваш негр полоумный. Говорю сестре Демрел: «А что я говорила, сестра
Демрел? Ведь он полоумный, – так и сказала, этими самыми словами: вы все меня
слыхали, – он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот самый жернов,
– и не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме да стал царапать всякую
чушь на жернове? С чего бы это? – говорю. Здесь такой-то разорвал свое сердце,
а здесь такой-то утомлялся тридцать семь лет и прочее, побочный сын какого-то
Людовика… забыла, как его фамилия… ну просто чушь! Совсем рехнулся, говорю».
Так с самого начала и сказала, и потом говорила, и сейчас говорю, и всегда буду
говорить: этот негр совсем полоумный, чистый Навуходоносор, говорю…
– А лестница-то из тряпок, сестра Гочкис! – перебила старуха
Демрел.
– Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?
– Вот это самое я и говорила сию минуту сестре Оттербек, она
вам может подтвердить. «А веревочная-то лестница?» – говорит. А я говорю: «Вот
именно, на что она ему», говорю. А сестра Оттербек и говорит…
– А как же все-таки этот жернов туда попал? И кто прокопал
эту самую дыру? И кто…
– Вот это самое я и говорю, брат Пенрод! Я только что
сказала… передайте-ка мне блюдце с патокой… только что я сказала сестре Данлеп,
вот только сию минуту! «Как же это они ухитрились втащить туда жернов?» –
говорю. «И ведь без всякой помощи, заметьте, никто не помогал! Вот именно!..» –
«Да что вы, говорю, как можно, чтобы без помощи, говорю, кто-нибудь да помогал,
говорю, да еще и не один помогал, говорю; этому негру человек двадцать
помогали, говорю; доведись до меня, я бы всех негров тут перепорола, до
единого, а уж разузнала бы, кто это сделал, говорю; да мало того… «
– Вы говорите – человек двадцать! Да тут и сорок не
управились бы. Вы только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая
штука, а ведь столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати
отпилить – и то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати
видели? Из соломы сделан. А видели вы…
– И не говорите, брат Хайтауэр! Я вот только что сказала это
самое брату Фелпсу. Он говорит: «Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?» – «Насчет
чего это?» – говорю. «Насчет этой мой ножки: как это так ее перепилили?» –
говорит. «Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь ее да
отпилил, говорю. Вот мое мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а только
мое мнение вот такое, а если кто думает подругому, и пускай его думает, говорю,
вот и все». Говорю сестре Данлеп: «Вот как, говорю… «
– Да этих самых негров тут, должно быть, полон дом собрался,
и не меньше месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем этим
управиться, сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку – вся сплошь покрыта тайными
африканскими письменами, и все до последнего значка написано кровью! Должно
быть, целая шайка тут орудовала, да еще сколько времени! Я бы двух долларов не
пожалел, чтобы мне все это разобрали и прочли; а тех негров, которые писали, я
бы отстегал как следует…
