Да, замечательное у нас правительство, просто замечательное!
Ты только послушай. Был там один вольный негр из Огайо – мулат, почти такой же
белый, как белые люди. Рубашка на нем белей снега, шляпа так и блестит, и одет
он хорошо, как никто во всем городе: часы с цепочкой на нем золотые, палка с
серебряным набалдашником – просто фу-ты ну ты, важная персона! И как бы ты
думал? Говорят, будто он учитель в каком-то колледже, умеет говорить на разных
языках и все на свете знает. Да еще мало того. Говорят, будто он имеет право
голосовать у себя на родине. Ну, этого я уж не стерпел. Думаю, до чего ж мы
этак дойдем? Как раз был день выборов, я и сам хотел идти голосовать, кабы не
хлебнул лишнего, а когда узнал, что есть у нас в Америке такой штат, где этому
негру позволят голосовать, я взял да и не пошел, сказал, что больше никогда
голосовать не буду. Так прямо и сказал, и все меня слышали. Да пропади пропадом
вся страна – все равно я больше никогда в жизни голосовать не буду! И смотри
ты, как этот негр нахально себя ведет: он бы и мне дороги не уступил, кабы я
его не отпихнул в сторону. Спрашивается, почему этого негра не продадут с
аукциона? Вот что я желал бы знать! И как бы ты думал, что мне ответили? «Его,
говорят, нельзя продать, пока он не проживет в этом штате полгода, а он еще
столько не прожил». Ну, вот тебе и пример. Какое же это правительство, если
нельзя продать вольного негра, пока он не прожил в штате шести месяцев? А еще
называется правительство, и выдает себя за правительство, и воображает, будто
оно правительство, а целые полгода с места не может сдвинуться, чтоб забрать
этого жулика, этого бродягу, вольного негра в белой рубашке и…
Папаша до того разошелся, что уж не замечал, куда его несут
ноги, – а они его не больно-то слушались, так что он полетел вверх тормашками,
наткнувшись на бочонок со свининой, ободрал себе коленки и принялся ругаться на
чем свет стоит; больше всего досталось негру и правительству, ну и бочонку
тоже, между прочим, влетело порядком. Он довольно долго скакал по комнате,
сначала на одной ноге, потом на другой, хватаясь то за одну коленку, то за
другую, а потом как двинет изо всех сил левой ногой по бочонку! Только напрасно
он это сделал, потому что как раз на этой ноге сапог у него прорвался и два
пальца торчали наружу; он так взвыл, что у кого угодно поднялись бы волосы
дыбом, повалился и стал кататься по грязному полу, держась за ушибленные
пальцы, а ругался он теперь так, что прежняя ругань просто в счет не шла. После
он и сам это говорил. Ему приходилось слышать старика Соуберри Хэгана в его
лучшие дни, так будто бы он и его превзошел; но, по-моему, это уж он хватил
через край.
После ужина отец взялся за бутыль и сказал, что виски ему
хватит на две попойки и одну белую горячку. Это у него была такая поговорка. Я
решил, что через какой-нибудь час он напьется вдребезги и уснет, а тогда я
украду ключ или выпилю кусок бревна и выберусь наружу; либо то, либо другое. Он
все пил и пил, а потом повалился на свое одеяло. Только мне не повезло. Он не
уснул крепко, а все ворочался, стонал, мычал и метался во все стороны; и так
продолжалось очень долго. Под конец мне так захотелось спать, что глаза сами
собой закрывались, и не успел я опомниться, как крепко уснул, а свеча осталась
гореть.
Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг раздался
страшный крик, и я вскочил на ноги. Отец как сумасшедший метался во все стороны
и кричал: «Змеи!» Он жаловался, что змеи ползают у него по ногам, а потом вдруг
подскочил да как взвизгнет, – говорит, будто одна укусила его в щеку, – но я
никаких змей не видел. Он начал бегать по комнате, все кругом, кругом, а сам
кричит: «Сними ее! Сними ее! Она кусает меня в шею! « Я не видывал, чтобы у
человека были такие дикие глаза. Скоро он выбился из сил, упал на пол, а сам
задыхается; потом стал кататься по полу быстро-быстро, расшвыривая вещи во все
стороны и молотя по воздуху кулаками, кричал и вопил, что его схватили черти.
Мало-помалу он унялся и некоторое время лежал смирно, только стонал, потом
совсем затих и ни разу даже не пикнул. Я услышал, как далеко в лесу ухает филин
и воют волки, и от этого тишина стала еще страшнее. Отец валялся в углу. Вдруг
он приподнялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва
слышно:
– Топ-топ-топ – это мертвецы… топ-топ-топ… они за мной идут,
только я-то с ними не пойду… Ох, вот они! Не троньте меня, не троньте! Руки
прочь – они холодные! Пустите… Ох, оставьте меня, несчастного, в покое!..
Потом он стал на четвереньки и пополз и все просит
мертвецов, чтоб они его не трогали; завернулся в одеяло и полез под стол, а сам
все просит, потом как заплачет! Даже сквозь одеяло было слышно.
Скоро он сбросил одеяло, вскочил на ноги как полоумный,
увидел меня и давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате со
складным ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьет, и тогда я
уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек;
а он только смеялся, да так страшно! И все ругался, орал и бегал за мной. Один
раз, когда я извернулся и нырнул ему под руку, он схватил меня сзади за куртку
и… я уже думал было, что тут мне и крышка, однако выскочил из куртки с
быстротой молнии и этим спасся. Скоро старик совсем выдохся: сел на пол,
привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнет минутку, а потом уж убьет
меня. Нож он подсунул под себя и сказал, что поспит сначала, наберется сил, а
там посмотрит, кто тут есть.
Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с
провалившимся сиденьем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать
шуму, и снял со стены ружье. Я засунул в него шомпол, чтобы проверить, заряжено
оно или нет, потом пристроил ружье на бочонок с репой, а сам улегся за
бочонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснется. И до чего
же медленно и тоскливо потянулось время!
Глава 7
– Вставай! Чего это ты выдумал?
Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где же это я
нахожусь. Солнце уже взошло, – значит, я спал долго. Надо иной стоял отец; лицо
у него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
– Что это ты затеял с ружьем?
Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял
ночью, и сказал:
– Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
– А почему же ты меня не разбудил?
– Я пробовал, да ничего не вышло: не мог вас растолкать.
– Ну ладно… Да не стой тут без толку, нечего языком чесать!
Поди погляди, не попалась ли на удочки рыба к завтраку. И через минуту приду.
