Подхватив брошенный им пистолет, я кинулся в лес, ожидая, что в спину вот-вот вопьются пули Киттима — но тот, оказывается, пустился наутек. Должно быть, последовал примеру Ларусса, который на моих глазах скрылся среди деревьев — секунда, и его след простыл.
Но оказывается, очень ненадолго.
Спустя несколько секунд он появился снова — спиной, медленно пятясь.
Я видел, как на него надвигается она, фигура в складках легкой ткани — единственном одеянии, которое способна была терпеть ее насквозь израненная плоть. Голова была неприкрыта, на лишенном волос черепе чудовищно наплывали друг на друга изувеченные черты, в которых смутно угадывалась былая красота. Целыми были лишь глаза, безумными звездами блещущие из-под раздутых голых бровей. Вот она простерла к Ларуссу руку. Жест был почти нежный — так, должно быть, отвергнутая возлюбленная прощается и прощает своего избранника. Ларусс тихонько визгнул и хлестнул ее по руке, порвав при этом кожу. Свою ладонь он с брезгливостью отер о куртку — все это машинально, высматривая, как бы сподручней обогнуть эту трухлявую уродину и углубиться в спасительный лес.
Из теней, направив Эрлу-младшему в лицо пистолет, показался Луис.
— Куда идем? — спросил он.
Ларусс замешкался между женщиной и пистолетом.
И тут она с неожиданной силой прыгнула и обвилась вокруг него, отчего упали оба, покатились и сорвались вниз, в глухую черную воду — он с воплем, она в молчании. На миг показалось, что над зияющим жерлом ямы взвилось и тут же истаяло белое облачко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Мы возвращались к машине Луиса, по пути тщетно высматривая следы Киттима.
— Теперь ты понимаешь? — горячился Луис. — Понимаешь, что нельзя их упускать, ни одного?
Я в ответ кивал.
— Слушания о залоге уже через три дня, — говорил он. — Упорхнет твой преподобный, и ищи-свищи. Вот тогда уже точно никто из нас глаз не сомкнет.
— Все, я с вами, — сдался я.
— Точно?
— Точно, — буркнул я. — А как быть с Киттимом?
— В смысле?
— Он же ушел.
Луис лишь хмыкнул:
— В самом деле?
Киттим рванул на предельной скорости к Блю-Риджу и в пункт назначения прибыл еще затемно. Ничего, будут еще шансы, будут возможности. Пока надо отлежаться, дождаться, когда проповедника укроют в безопасном месте. А уж там маховик раскрутится заново.
Машину он оставил на полянке возле хибары; подошел, отпер дверь. В окна струился лунный свет, скудно освещая дешевую мебель, голые стены. А еще он освещал сидящего лицом к двери человека и пистолет с глушителем у него в руке. На человеке были кроссовки, тертые джинсы и пестрая шелковая рубаха, купленная на распродаже в «Файленс бейсмент». Лицо у сидящего было небритое и очень бледное. Выстрелив Киттиму в живот, он даже не моргнул. Падая, Киттим попытался вытащить из-за ремня пистолет, но человек был тут как тут и деловито стукнул Киттима рукояткой в висок. В голове помутилось, Киттим разжал пальцы, и оружие из них перекочевало в чужие руки.
— Ты кто? — сипло выдавил Киттим. — Что за хрень?
— Я-то Ангел, — ответил незнакомец. — А ты что за хрень?
Он был уже не один в поле зрения. Киттиму заломили за спину руки, надели наручники, после чего перевернули его лицом к схватившим: тому Ангелу в вычурной рубашке, двоим молодым мужчинам при пистолетах, вошедшим со двора, и старику, возникшему из глубины Киттимовой лачуги.
— Киттим, — задумчиво произнес Эпстайн, оглядывая лежащего. — Имя-то какое необычное. Ученое.
Киттим не шевелился. Несмотря на жгучую рану, в нем открылась созерцательность. Он не сводил глаз со старика.
— Помнится, так звалось племя, которому предрешено было вести последний бой с сынами света. Киттим — земные порученцы сил тьмы, — продолжал Эпстайн степенно. Он подался вперед, так близко к раненому, что мог чувствовать его дыхание. — Друг мой, надо было внимательнее вчитываться в скрижали. Там говорится, что владычество Киттима недолговечно и вскоре для сынов тьмы не останется пути к бегству.
Руки Эпстайн держал за спиной. Когда они появились, в них блеснул металлический чемоданчик.
— У нас есть вопросы к вам, — сказал Эпстайн, доставая шприц и выгоняя из иглы струйку прозрачной жидкости.
И то, что жило в Киттиме, в панике заметалось, напрасно ища выход.
Чарльстон я покинул на следующий день поздним вечером. Сотрудникам отдела обеспечения правопорядка из Колумбии, а также тихо сидящим здесь же, в допросной, Адамсу с Аддамсом я выложил почти все, что знал, утаив лишь роль Луиса и свою причастность к смерти тех двоих в Конгари. Их тела, пока я валялся лачуге, потрудился укрыть Терей, а уж болоту за его тысячелетнюю историю не привыкать прятать мертвецов. Так что те трупы не обнаружить уже никому и никогда.
Что же касается других, нашедших свою гибель у старой воронки, я соврал, что они приняли смерть от рук Терея и той женщины — настолько внезапно, что не успели даже двинуться с места. Тело Терея всплыло на поверхность, а вот женщину с Эрлом-младшим сколько ни искали, так и не нашли. Сидя в допросной, я вновь и вновь вспоминал, как они падают, утопая в темной зыби; женщина, вцепившись мертвой хваткой, увлекла своего пленника куда-то в безвестные подземные протоки.
У терминала чарльстонского аэропорта стоял лимузин с тонированными стеклами (поднятыми, чтобы никто не видел сидящих внутри). Когда я с сумкой в руке шел ко входу, одно из стекол медленно поехало вниз, явив Эрла Ларусса-старшего.
— Мой сын… — произнес он, дождавшись, когда я приближусь.
— Мертв, как я и сообщил полиции.
Его губы тряслись, в глазах горели слезы. Я не чувствовал к нему ровным счетом ничего.
— Вы знали, — сказал я. — Знали о том, что совершил ваш сын. С той самой ночи, как он пришел домой весь в ее крови. Разве он не рассказал вам? Рассказал. И молил о помощи. И вы ему ту помощь оказали, чтобы спасти его от суда, а вашу семью от бесчестья. И ту бросовую землю удерживали из расчета, что случившееся на ней останется тайным, забудется. А потом явился Бауэн и вас заарканил, и вы вдруг обнаружили, что сами себе уже не хозяин. У вас в доме распоряжались его люди, и — хотите мою догадку? — он вымогал деньги, требовал их с ножом у горла, все больше и больше. Сколько вы ему дали, мистер Ларусс? Хватит, чтобы выпустить под залог Фолкнера?
Меня Эрл-старший, в сущности, уже не видел. Он был весь в прошлом, тонул в горе и безумии, которые его со временем и доконают.
— В этом городе мы почитаемся за царственных особ, — шептал он. — Мы здесь с самого его рождения. Мы часть истории, и наше имя здесь живет веками.
— Ваше имя теперь умрет вместе с вами, а заодно в могилу сойдет и ваша история.
