Я мучился вопросом, а сам-то Стаклер, несмотря на все свои позы, манерность, легкую изнеженность и даже едва уловимую женственность, не является ли одним из них? Он пригласил меня сесть, затем предложил чай.
— Вы можете выпить кофе, если предпочитаете. Сам я обычно пью утром чай.
— Чай меня вполне устроит.
Мурнос снял трубку старого черного телефона и набрал внутренний номер. Через секунду появился лакей в ливрее, неся поднос на вытянутой руке. Он тщательно расставил большой фарфоровый чайник, две чашки, сахарницу, молочник и маленькую тарелочку с тонко нарезанными ломтиками лимона. На другой тарелке лежало самое разнообразное печенье. На вид оно показалось рассыпчатым, и я не стал его трогать. Чашки были очень тонкие, с золотой каемочкой. Стаклер налил немного чая в чашку, затем, как только удовлетворился цветом, пустил струю побольше. Когда обе чашки были наполнены, он спросил у меня, как я предпочитаю пить чай.
— Предпочитаю в чистом виде.
Стаклер слегка вздрогнул, но никак иначе не проявил своего неудовольствия.
Мы потягивали чай. Это было очень приятно. Нам не хватало только бестолкового детины по имени Алджи, блуждающего в теннисном белом костюме с ракеткой в руках, чтобы мы могли сойти за персонажей салонной комедии, вот только Стаклер был значительно интереснее, чем мог показаться с первого взгляда. Еще один звонок Россу (на сей раз он ответил немного быстрее, чем раньше) дал мне некоторые сведения об истории этого опрятного, усмехающегося невысокого человека, сидящего напротив меня. Согласно контакту Росса в «Рабочей группе посредничеств» (созданной в 1998 году, чтобы среди прочих дел рыться в записях, касающихся нацистских и японских военных преступлений, и оценивать свидетельства сотрудничества между американскими организациями и сомнительными личностями из прежних режимов), мать Стакле-ра Мария прибыла в Соединенные Штаты со своим единственным сыном вскоре после окончания войны. Общественность пыталась заставить депортировать из страны очень многих подобных переселенцев, но ЦРУ и в особенности Гуверовское ФБР предпочитало оставлять таковых в США, дабы они могли информировать о тех, кто сочувствует коммунистическим идеям в их собственных общинах. Правительство США оказалось не слишком щепетильным в таких делах и принимало доброжелательно пятерых сообщников Адольфа Эйхманна, каждый из которых сыграл свою роль в Заключительном решении, разработанном для ЦРУ. Эти усилия были предприняты, чтобы принять на работу по крайней мере еще две дюжины военных преступников и коллаборационистов.
Мария Стаклер проложила свой путь в США путем сделки, пообещав предоставить документы, касающиеся немецких коммунистов, выявленных ее мужем в годы его сотрудничества с Гиммлером. Она была умной женщиной и привезла с собой достаточно материала, чтобы держать американцев на крючке, поэтому с каждым разом приближалась на шаг к ее окончательной цели — получению американского гражданства для нее самой и для сына. Ее заявление о предоставлении гражданства было лично одобрено Гувером, после того как она передала последние документы из своего архива, имевшие отношение к различным левым евреям, сбежавшим из Германии перед началом войны и с тех пор безбедно проживавшим в Соединенных Штатах. «Рабочая группа» заключила, что передача некоторых сведений Марией Стаклер сыграла решающую роль на ранних этапах слушаний Маккарти, которые сделали ее чем-то вроде героини в глазах Гувера. Статус привилегированной персоны позволил ей основать антикварное дело, которое она впоследствии передала сыну, и импортировать ценности из Европы с небольшими, а то и вовсе без придирок со стороны американской таможни.
Старуха, очевидно, была еще жива. Она проживала в частном санатории на Род-Айленде и сохранила все свои способности, хотя ей уже исполнилось восемьдесят пять лет.
И вот теперь я сидел здесь, пил чай с ее сыном. В доме, оплаченном военными трофеями, в комнате, обставленной из того же источника, если Рейд был прав в оценке частного собрания Стаклера, где все гарантировал неторопливый процесс предательства, задуманного честолюбивой женщиной и продолжавшегося больше десятилетия. Меня интересовало, беспокоило ли это когда-либо Стаклера. Росс сообщал, что Стаклер щедро жертвовал на очень многие хорошие начинания, в том числе на многочисленные еврейские благотворительные мероприятия, хотя некоторые и отклоняли его предложения, как только личность предполагаемого спонсора становилась известной. Может, на все эти пожертвования его толкали подлинные муки совести. А возможно, ему всего лишь необходимо было поддерживать хорошие отношения с широкой публикой, чтобы отвлечь внимание от его бизнеса и коллекции.
Я осознал, что у меня развилась внезапная затаенная неприязнь к Стаклеру, а я ведь даже не знал этого человека.
— Я благодарен вам, что вы нашли время, чтобы приехать сюда, — проговорил он. В его речи не слышалось ни намека на акцент. Ничто не нарушало тот образ, который он тщательно культивировал, чтобы никак не выдавать ни своего происхождения, ни истинного характера, который прятался за всей этой аристократичностью.
— Я приехал сюда, потому что ваш служащий дал мне недвусмысленно понять, что вы можете владеть некоторой информацией. Чаю я могу попить и дома.
Несмотря на демонстративное оскорбление, Стаклер продолжал излучать доброжелательность, как если бы получал несказанное удовольствие в подозрении, что каждый, кто попадал к нему в дом, тайно ненавидел его.
— Конечно-конечно. Я думаю, возможно, смогу помочь вам. Прежде чем мы начнем, мне любопытна смерть мистера Гарсии, в которой, как я понимаю, вы сыграли существенную роль. Хотелось бы узнать, что вы увидели в его квартире.
Я не знал, куда это вело, но понял, что Стаклер привык торговаться. Он, вероятно, приобрел эти навыки от матери и ежедневно применял их в своих делах.
Мне здесь ничего не светит, если я не отдам ему по крайней мере столько же взамен.
— Увидел скульптуры из человеческих костей, декоративные подсвечники, сделанные из человеческих останков, еще какие-то недоделанные вещи и статую мексиканского божества Санта-Муэрте из женского черепа.
Стаклера Санта-Муэрте не заинтересовала. А вот на остальном из увиденного мною у Гарсии он, наоборот, заставил меня остановиться в подробностях, выпытывая мельчайшие детали о костяных скульптурах. Затем он жестом подозвал Мурноса, который взял книгу, лежавшую на одном из столов, и принес ее своему хозяину. Это был огромный том цвета черного кофе со словами «Мементо мори» красными буквами по корешку. На обложке красовалась фотография того, что вполне могло бы явиться на свет в квартире Гарсии: череп, покоящийся на изогнутой кости, которая выступала как белый язык из-под поврежденной челюсти, в которой отсутствовали пять или шесть передних зубов. Под черепом колонна из пяти или шести подобных же изогнутых костей. Стаклер наблюдал, как я разглядывал фотографию.
— Каждая — это человеческий крестец, — объяснил он. — Можно сказать, из пяти объединенных между собой позвоночников.
Он пролистал пятьдесят или шестьдесят страниц текста на множестве языков, включая немецкий и английский, пока не добрался до серии фотографий. Тогда он передал раскрытый фолиант мне.
