* * *
А пока они занимались любовью, художник Джиакомелли сидел в своей студии. Настольная лампа бросала яркий свет на кисти, краски и холсты. Джек хотел выпить. Он очень хотел выпить, но слишком боялся напиться. Он хотел быть бдительным и подготовленным. После разговора с Дюпре и Эмерлингом художник направился на вечернюю прогулку вдоль заросших лесом троп, которые пересекались в центре острова, но так и не дошел до Места. Вместо этого он остановился в лесу из мертвых деревьев с корнями, которые уходили в болото, и посмотрел в глубь леса, где покоились руины старого поселения. Здесь все было тихо и неподвижно. Такой покой обычно воцаряется в дни позднего лета, когда небо затягивают тучи, жара становится гнетущей и невыносимой, а мир замирает в ожидании, что вот-вот разверзнутся небеса и польет дождь. Джек стоял на тропе, глядя сквозь ветви мертвых деревьев на болоте; их стволы стали серыми и согнулись, потому что мертвые корни больше не могли держать их прямо. Казалось, туман цепляется за них. Нет, не туман. Похоже, самое их медленное умирание теперь стало видимым, мелкие фрагменты соединились вместе в своего рода вуаль, которая накрыла и деревья, и землю под ними. Джек вытянул руки вперед, как будто хотел увидеть, как они становятся серыми, но они остались такими же, какими были, — живыми.
В тот день он не пошел дальше.
Теперь он сидел, уставившись на одну из испорченных картин, которые были по-своему лучше, чем что-либо из того, что он делал раньше. Казалось, волны перекатываются через тела, заставляя их слегка раскачиваться; по воде и камням бежала серебряная дорожка, которую он раньше не видел, потому что до этого момента она не была видна. В действительности Джек не мог бы ручаться, что добавлял лунный свет на этой картине, да и не было луны, даже проглядывающей из-за облаков на его работе.
Или на том, что он считал своей работой.
* * *
Молох проснулся.
На какое-то мгновение он подумал в полутьме, что все еще находится в тюрьме, потому что в камере на всех вещах лежал какой-то мутный отсвет, даже ночью. Он слышал, как храпят мужчины, слышал шаги. Он поднялся с пропитанной потом подушки и провел руками по волосам, потом заметил Уилларда, который теперь тоже проснулся и смотрел на него со своего поста у окна. Шторы были опущены, чтобы никто не смог подсмотреть за ними.
Ему снова снился сон, но на этот раз в нем не было женщины, не было убийства. Он был один среди деревьев: прогуливался по заросшей лесом тропе. Опавшие листья шелестели у него под ногами, лунный свет серебрил ветви деревьев. И все же, когда он взглянул вверх, то не увидел луны, а небо было темным от туч. Перед ним простиралась тьма, разорванная только тонкими смутными очертаниями ветвей бука, которые вонзались в землю, как копья великанов.
В темноте что-то поджидало его.
Я мог бы найти это место, подумал он, этот пейзаж из моего сна. Я очень хорошо знаю его, потому что видел его каждую ночь весь прошлый год, и всякий раз он становился все более знакомым. Я знаю там все тропинки, камни, береговую линию. И только эта тьма и то, что в ней таится, спрятаны от меня.
Но со временем я и это узнаю.
Он поднялся на ноги. Уиллард остался сидеть, уставившись на него.
— С тобой все в порядке? — спросил Молох.
— Декстер не любит меня, — сказал Уиллард. — Шеферд тоже.
— Им и не надо тебя любить.
— Я думаю, они хотят обидеть меня. Молох был благодарен темноте за прикрытие:
— Они не станут этого делать. Они будут делать то, что я скажу.
— Что ты скажешь, — эхом откликнулся Уиллард. Он говорил монотонно.
— Правильно. А теперь пойдем вниз, съедим что-нибудь.
Он подождал, пока Уиллард поднимется. На минуту они оба остановились в дверях, каждый, очевидно, не желая поворачиваться спиной к другому. Наконец Уиллард вышел, а Молох последовал за ним, так же, как когда-то, при первой встрече.
Я верю тебе.
Шел за ним к дому.
Они будут делать то, что я скажу.
Шел за ним к женщине.
Что ты скажешь.
И вместе с ним пойдет на вечные муки.
День последний
"А может ли мужчина умереть достойней,
Чем пред лицом превосходящих сил врага..."
Макалой «Гораций»
Глава 8
Великан ушел. Он покинул ее до того, как часы пробили пять, потому что надо было сменить патрульных на дежурстве, чтобы они успели на паром, следующий на материк. Новый полицейский прибыл на остров сменить своих коллег — новичок, который никогда не служил на острове. Джо расчесывал волосы Мэриэнн, пока говорил, его руки поддерживали ее и прижимали к себе. Мужчина и женщина лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу, после всего, что произошло, испытывая чувство ложной близости.
Именно ложной. Дюпре хотел бы стать ей ближе, но как, если она так мало рассказывает ему о себе и даже мелкие детали, о которых она иногда проговаривается, порой кажутся ему недостоверными? В ресторане у него просто перехватило дыхание от того, какой прекрасной она может быть. В течение почти года, который Мэриэнн жила на острове, ему казалось, она делает все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания, скрывает и даже маскирует свою внешность. Но, когда она вошла вечером в «Вкуснятину», все головы повернулись в ее сторону, и Дюпре пришлось приложить большие усилия, чтобы не выглядеть слишком самодовольным, когда эта женщина прошла к его столику. И тогда он дал себе зарок, что этот вечер будет особенным для нее, для них обоих. Хотя его никто и не просил об этом, Дейл Зиппер сам позаботился о них, циркулируя между кухней и залом, внимательно, но без назойливости обслуживая их. Их столик стоял у окна с видом на море, они видели далекие огни соседних островов, которые сверкали, словно звезды далеких и таинственных миров. Сидя при свечах, Джо вдруг поймал себя на том, что Мэриэнн внушает ему благоговейный страх, и ему пришлось следить за собой, чтобы ничего не разлить, не разбить и не дать ей понять, что к концу ужина у него страшно разболелась голова. Единственная неприятность за весь вечер — разбирательство с Любеем и Скарфом в «Раддере». В общем же он не стал паниковать и беспокоиться по поводу того, что его дама все еще многое скрывает от него.
Мэриэнн понимала, почему он испытывает неловкость. Годы, проведенные ею в переездах с места на место и в попытках спрятаться, усилили ее восприимчивость, немедленно давая понять, какие чувства испытывают к ней другие и как они ее оценивают. Теперь, оставшись одна, она снова восстановила в памяти события минувшего вечера, мысленно прокрутила их обратно, вспомнила, как он реагировал, как сомневался, как быстро и неуловимо менялось выражение его лица, когда он слушал ее. Она вовсе не собиралась закончить этот вечер так, как он закончился, а если даже и хотела, то не признавалась себе в этом. Но, когда вечер близился к концу и вино начало кружить голову, ей стало интересно, каков он в постели, как он войдет в нее. Она немного боялась; боялась его веса, его размеров и неуклюжести, которой он вследствие этого отличался, потому что в нем не было ничего тонкого и изящного. Это человек, который постоянно ждал, что сейчас раздастся звук падения предметов; человек, который шел не в ногу с остальным миром. А когда они оказались в постели, ей было не до того, чтобы удивляться его деликатности и тому, что прикосновения этого огромного человека удивительно нежные.
