– И как могла прийти людям в голову такая идиотская мысль –
идти собирать чернику ночью?
– Да ведь они… мэм, э-э… они сказали, что у них есть фонарь,
и что…
– Замолчи, с меня хватит! И скажи-ка мне, что они собирались
делать с собакой? Охотиться с нею на чернику?
– Я думаю, мэм, что они…
– Ну а ты. Том Сойер, какое вранье ты собираешься добавить к
этому вороху лжи? Ну-ка, говори, только, прежде чем ты начнешь, предупреждаю
тебя, что я не верю ни одному твоему слову. Я прекрасно знаю, что вы с Геком
Финном занимались тем, чем не следовало, я ведь отлично знаю вас обоих. А
теперь объясни мне про собаку, и про чернику, и про фонарь, и про всю эту
чепуху.
И не вздумай водить меня за нос, слышишь?
Том напустил на себя весьма обиженный вид и с достоинством
заявил:
– Мне очень жаль, что Гека ругают за то, что он оговорился,
а это со всяким может случиться.
– Как же это он оговорился?
– Он сказал «черника», вместо того чтобы сказать
«земляника».
– Том Сойер, если ты и дальше будешь злить меня, я…
– Тетя Салли, вы по незнанию и, конечно, не намеренно, впали
в ошибку. Если бы вы изучали естественную историю, как полагается, вы бы знали,
что во всем мире, за исключением Арканзаса, землянику всегда ищут с собакой… и
с фонарем…
Но тут она обрушилась на него, словно снежная лавина, и
совершенно подавила его. Она была в такой ярости, что слова не успевали выскакивать
у нее изо рта, они изливались сплошным нескончаемым потоком. А Тому только
этого и нужно было. Он всегда так – даст ей повод, разозлит ее и предоставит ей
выкричаться. После этого всякое упоминание о том, из-за чего шел спор, так
будет раздражать ее, что она никогда уже ни слова не скажет и другим не
позволит. Так оно и случилось. Когда тетя Салли пришла наконец в изнеможение и
должна была остановиться, он совершенно спокойно начал:
– И все-таки, тетя Салли…
– Замолчи! – закричала она. – Я не желаю больше слушать об
этом! Таким образом, нам больше ничего не грозило и никто к нам больше не
приставал с этим опозданием. Том провел это дело блестяще.
Глава 7
Ночное наблюдение
Бенни во время ужина казалась ужасно огорченной и то и дело
вздыхала, но вскоре она принялась расспрашивать нас о Мэри, о Сиде, о тете
Полли; потом и тучи, омрачавшие тетю Салли, разошлись, к ней вернулось ее
обычное хорошее настроение, и она тоже начала забрасывать нас вопросами. Таким
образом, конец ужина прошел весело и приятно. Один только дядя Сайлас не
принимал никакого участия в нашем разговоре, он был рассеян, без конца вздыхал
и явно был чем-то обеспокоен. Очень тяжело было видеть его таким унылым,
расстроенным и встревоженным.
Вскоре после ужина явился негр, постучал в дверь, просунул
голову внутрь и, держа в руке старую соломенную шляпу и расшаркиваясь и
кланяясь, сказал, что масса Брейс стоит у перелаза и ждет своего брата; ему
надоело ждать его с ужином, и не будет ли масса Сайлас так добр и не скажет ли,
где Юпитер?
Я никогда раньше не видел, чтобы дядя Сайлас разговаривал с
таким раздражением. Он закричал:
– Разве я сторож брату его? – Тут он сразу как будто сник;
похоже было, что он пожалел, что сказал так, и деликатно продолжал: – Ты только
не передавай `твоему хозяину того, что я сказал. Билли; я стал очень
раздражителен последнее время, и ты застал меня врасплох. И вообще я нехорошо
себя чувствую и с трудом соображаю.
Скажи ему, что его брата здесь нет.
Негр ушел, а дядя Сайлас принялся ходить взад и вперед,
бормоча что-то себе под нос и ероша волосы. Было просто до невозможности жалко
смотреть на него. Тетя Салли шепнула нам, чтобы мы не обращали на дядю
внимания, потому что это смущает его. С тех пор, сказала тетя Салли, как
начались все эти неприятности, он все время вот так думает и думает, и ей
кажется, что когда на него такое находит, то он сам вряд ли понимает, где он и
что с ним. И еще она добавила, что дядя Сайлас теперь гораздо чаще бродит во
сне, чем раньше, а иногда во сне ходит по дому и даже по двору, и если, сказала
тетя Салли, мы его встретим в такую минуту, то надо оставить его в покое и не
трогать. По ее мнению, это не причиняет ему вреда, а может быть, даже идет на пользу.
В такие дни помочь ему может одна только Бенни. Она одна
знает, когда его нужно успокаивать, а когда лучше оставить его в покое.
А дядя Сайлас продолжал ходить взад и вперед по комнате и
бормотать что-то про себя, пока не утомился, тогда Бенни подошла к нему, взяла
его за руку, другой рукой обняла и увела. Дядя Сайлас улыбнулся ей и,
нагнувшись, поцеловал ее. Лицо его мало-помалу стало спокойнее, и Бенни
уговорила его уйти в его комнату. Они так были ласковы друг с другом, что на
них было умилительно смотреть.
Тетя Салли принялась укладывать детей спать, нам с Томом
стало скучно, и мы пошли погулять при луне, забрели в огород, сорвали арбуз и
за разговором съели его.
Том сказал мне, что он готов держать пари, что ссоры
происходят по вине Юпитера, и он, Том, при первой же возможности, постарается
быть при такой ссоре и понаблюдать. И если он прав, то сделает все возможное,
чтобы дядя Сайлас прогнал Юпитера.
Так вот мы часа два сидели, курили, болтали и объедались
арбузами; наконец стало совсем поздно, и когда мы вернулись, в доме все было
темно и тихо, все спали.
Том – он всегда все замечает. Вот и теперь он заметил, что
старая зеленая рабочая куртка исчезла, и сказал, что, когда мы выходили, она
была на месте. Он заявил, что здесь что-то не так, и мы пошли спать.
Мы слышали, как за стеной ходит Бенни по своей комнате, и
решили, что она волнуется из-за отца и не может уснуть. Но мы и сами тоже не
могли уснуть. Долго мы так сидели, курили, разговаривая вполголоса, и было нам
грустно и тоскливо. Мы без конца говорили об убийстве и о привидении и до того
сами себя напугали, что уже никак не могли уснуть.
Кругом стояла такая полная тишина, которая бывает только
глубокой ночью, и вдруг Том толкнул меня локтем и шепнул мне, чтобы я посмотрел
в окно. Мы увидели человека, бесцельно бродившего взад и вперед по двору так,
словно он сам не знает, чего ищет. Ночь была довольно темная, и мы не могли
рассмотреть его как следует. Но вот он направился к перелазу; свет луны упал на
него, – и мы увидели, что в руках у него лопата с длинной рукояткой, а на спине
старой рабочей куртки светилась белая заплата. Тут Том и говорит:
