Милым и благонравным детям,
Сузи и Кларе Клеменс,
с чувством сердечной любви
посвящает эту книгу их отец.
Эту повесть я расскажу вам в том виде, в каком я слышал ее
от одного человека, слышавшего ее от своего отца, который слышал ее от своего
отца, а тот от своего и так дальше. Триста лет, а быть может и долее, отцы
передавали ее сыновьям, и таким образом она была сохранена для потомства.
Возможно, что это исторический факт, но возможно — предание, легенда. Пожалуй,
все это было, а пожалуй, этого и не было, но все же могло бы быть. Возможно,
что в старое время в нее верили мудрецы и ученые, но возможно и то, что только
простые неученые люди верили в нее и любили ее.
О, в милосердии двойная благодать:
Блажен и тот, кто милует, и тот,
Кого он милует. Всего сильнее
Оно в руках у сильных; королям
Оно пристало больше, чем корона.
Шекспир,
Венецианский купец
Глава 1
Рождение принца и рождение нищего
Это было в конце второй четверти шестнадцатого столетия.
В один осенний день в древнем городе Лондоне в бедной семье
Кенти родился мальчик, который был ей совсем не нужен. В тот же день в богатой
семье Тюдоров родился другой английский ребенок, который был нужен не только
ей, но и всей Англии. Англия так давно мечтала о нем, ждала его и молила бога о
нем, что, когда он и в самом деле появился на свет, англичане чуть с ума не
сошли от радости. Люди, едва знакомые между собою, встречаясь в тот день,
обнимались, целовались и плакали. Никто не работал, все праздновали — бедные и
богатые, простолюдины и знатные, — пировали, плясали, пели, угощались вином, и
такая гульба продолжалась несколько дней и ночей. Днем Лондон представлял собою
очень красивое зрелище: на каждом балконе, на каждой крыше развевались яркие
флаги, по улицам шествовали пышные процессии. Ночью тоже было на что
посмотреть: на всех перекрестках пылали большие костры, а вокруг костров
веселились целые полчища гуляк. Во всей Англии только и разговоров было, что о
новорожденном Эдуарде Тюдоре, принце Уэльском,
[1] а тот лежал завернутый в
шелка и атласы, не подозревая обо всей этой кутерьме и не зная, что с ним
нянчатся знатные лорды и леди, — ему это было безразлично. Но нигде не слышно
было толков о другом ребенке, Томе Кенти, запеленатом в жалкие тряпки. Говорили
о нем только в той нищенской, убогой семье, которой его появление на свет
сулило так много хлопот.
Глава 2
Детство Тома
Перешагнем через несколько лет.
Лондон существовал уже пятнадцать веков и был большим
городом по тем временам. В нем насчитывалось сто тысяч жителей, иные полагают —
вдвое больше. Улицы были узкие, кривые и грязные, особенно в той части города,
где жил Том Кенти, — невдалеке от Лондонского моста. Дома были деревянные;
второй этаж выдавался над первым, третий выставлял свои локти далеко над
вторым. Чем выше росли дома, тем шире они становились. Остовы у них были из
крепких, положенных крест-накрест балок; промежутки между балками заполнялись
прочным материалом и сверху покрывались штукатуркой. Балки были выкрашены
красной, синей или черной краской, смотря по вкусу владельца, и это придавало
домам очень живописный вид. Окна были маленькие, с мелкими ромбами стекол, и
открывались наружу на петлях, как двери.
Дом, где жил отец Тома, стоял в вонючем тупике за Обжорным
рядом. Тупик назывался Двор Отбросов. Дом был маленький, ветхий, шаткий,
доверху набитый беднотой. Семья Кенти занимала каморку в третьем этаже. У отца
с матерью существовало некоторое подобие кровати, но Том, его бабка и обе его
сестры. Бэт и Нэн, не знали такого неудобства: им принадлежал весь пол, и они
могли спать где им вздумается. К их услугам были обрывки двух-трех старых одеял
и несколько охапок грязной, обветшалой соломы, но это вряд ли можно было
назвать постелью, потому что по утрам все это сваливалось в кучу, из которой к
ночи каждый выбирал, что хотел.
Бэт и Нэн были пятнадцатилетние девчонки-близнецы,
добродушные замарашки, одетые в лохмотья и глубоко невежественные. Мать мало
чем отличалась от них. Но отец с бабкой были сущие дьяволы; они напивались, где
только могли, и тогда воевали друг с другом или с кем попало, кто только под
руку подвернется. Они ругались и сквернословили на каждом шагу, в пьяном и в
трезвом виде. Джон Кенти был вор, а его мать — нищенка. Они научили детей
просить милостыню, но сделать их ворами не могли.
Среди нищих и воров, наполнявших дом, жил один человек,
который не принадлежал к их числу. То был добрый старик священник, выброшенный
королем на улицу с ничтожной пенсией в несколько медных монет. Он часто уводил
детей к себе и тайком от родителей внушал им любовь к добру. Он научил Тома
читать и писать, от него Том приобрел и некоторые познания в латинском языке.
Старик хотел научить грамоте и девочек, но девочки боялись подруг, которые
стали бы смеяться над их неуместной ученостью.
Весь Двор Отбросов представлял собою такое же осиное гнездо,
как и тот дом, где жил Кенти. Попойки, ссоры и драки были здесь в порядке
вещей. Они происходили каждую ночь и длились чуть не до утра. Пробитые головы
были здесь таким же заурядным явлением, как голод. И все же маленький Том не
чувствовал себя несчастным. Иной раз ему приходилось очень туго, но он не
придавал своим бедствиям большого значения: так жилось всем мальчишкам во Дворе
Отбросов; поэтому он полагал, что иначе и быть не должно. Он знал, что вечером,
когда он вернется домой с пустыми руками, отец изругает его и прибьет, да и
бабка не даст ему спуску, а поздней ночью подкрадется вечно голодная мать и
потихоньку сунет черствую корку или какие-нибудь объедки, которые она могла бы
съесть сама, но сберегла для него, хотя уже не раз попадалась во время этих
предательских действий и получала в награду тяжелые побои от мужа.
