— Что угодно тебе повелеть?
— Повелеть?.. О горе мне, я узнаю твой голос! Говори… кто я
такой?
— Ты? Еще вчера ты был принцем Уэльским, ныне же ты мой
августейший повелитель, Эдуард, король Англии.
Том зарылся головой в подушку и жалобно пролепетал:
— Увы, то был не сон! Иди отдыхай, добрый сэр… Оставь меня
одного с моим горем.
Том опять уснул. И немного спустя ему приснился
замечательный сон. Будто на дворе лето и будто он играет один на прекрасной
лужайке, которая зовется Гудмэнс-филдс; как вдруг к нему подходит карлик,
ростом не больше фута, горбатый, с длинной рыжей бородой, и говорит:
— Копай возле этого пня!
Том послушался и нашел целых двенадцать блестящих новых
пенсов — сказочное богатство! Но лучшее было впереди, потому что карлик сказал:
— Я знаю тебя. Ты юноша добрый и достойный похвал; твое горе
кончилось, пришел день награды. Копай на этом самом месте каждый седьмой день,
и всякий раз ты будешь находить здесь сокровище — двенадцать новых блестящих
пенсов. Только не говори никому, это тайна.
Затем карлик исчез, а Том со своей добычей помчался в Двор
Отбросов, говоря себе: «Теперь я каждый вечер могу давать отцу по одному пенни;
он будет думать, что я собрал их, прося подаяние, это развеселит его сердце, и
он перестанет меня колотить. Одно пенни в неделю я буду давать доброму
священнику, который учит меня, а остальные четыре — матери, Нэн и Бэт. Мы не
будем больше голодать и ходить оборванцами. Прощайте страхи, тревоги, побои».
Во сне он в один миг очутился в своем убогом жилье, прибежал
туда запыхавшись, но глаза у него так и прыгали от счастья; он бросил четыре
монеты на колени матери, крича:
— Это тебе!.. Все тебе, все до одной! Тебе, и Нэн, и Бэт! Я
добыл их честно, не украл и не выпросил.
Счастливая, удивленная мать прижала его к груди и
воскликнула:
— Становится поздно… не угодно ли будет вашему величеству
встать?
Ах, он ждал не такого ответа. Сон рассеялся. Том проснулся.
Он открыл глаза. У его постели стоял на коленях роскошно
одетый первый лорд опочивальни. Радость, вызванная обманчивым сном, сразу
исчезла: бедный мальчик увидел, что он все еще пленник и король. Комната была
переполнена царедворцами в пурпуровых мантиях — траурный цвет — и знатными
прислужниками монарха. Том сел на постели и из-за тяжелых шелковых занавесей
смотрел на все это великолепное сборище.
Затем началась трудная церемония одевания, причем все время
придворные один за другим становились на колени, приветствуя маленького короля
и выражая ему сочувствие по поводу его тяжелой утраты. Прежде всего лорд
обер-шталмейстер взял рубашку и передал ее первому лорду егермейстеру, тот
передал ее второму лорду опочивальни, этот в свою очередь — главному лесничему
Виндзорского леса, тот — третьему обер-камергеру, этот — королевскому канцлеру
герцогства Ланкастерского, тот — хранителю королевской одежды, этот —
герольдмейстеру Норройскому, тот — коменданту Тауэра, этот — лорду заведующему
дворцовым хозяйством, тот — главному наследственному подвязывателю королевской
салфетки, этот — первому лорду адмиралтейства, тот — архиепископу
Кентерберийскому, и, наконец, архиепископ — первому лорду опочивальни, который
надел рубашку — или, вернее, то, что от нее осталось, — на Тома. Бедный мальчик
не знал что и подумать; это напомнило ему передачу из рук в руки ведер во время
пожара.
Каждая принадлежность его туалета подвергалась тому же
медленному и торжественному процессу.
В конце концов эта церемония так наскучила Тому, так ужасно
наскучила, что он чуть не вскрикнул от радости, увидав, что вдоль линии уже
начали странствовать его длинные шелковые чулки: значит, церемония приближалась
к концу. Но радость его была преждевременна. Первый лорд опочивальни получил
чулки и уже готовился облечь ими ноги Тома, как вдруг лицо его покрылось
багровыми пятнами и он сунул чулки обратно в руки архиепископа
Кентерберийского, пробормотав с изумлением:
— Смотрите, милорд!
Очевидно, с чулками что-то было неладно. Архиепископ
побледнел, потом покраснел и передал чулки адмиралу, прошептав:
— Смотрите, милорд!
Адмирал передал чулки наследственному подвязывателю
королевской салфетки, причем у него едва хватило силы пролепетать:
— Смотрите, милорд!
Таким образом чулки пространствовали обратно вдоль всей
линии, через руки лорда заведующего дворцовым хозяйством, коменданта Тауэра,
герольдмейстера Норройского, хранителя королевской одежды, канцлера герцогства
Ланкастерского, третьего обер-камергера, главного лесничего Виндзорского леса,
второго лорда опочивальни, первого лорда егермейстера, сопровождаемые все тем
же удивленным и испуганным шепотом: «Смотрите! Смотрите!», пока, наконец, не
попали в руки обер-шталмейстера. Тот, бледный как полотно, с минуту разглядывал
причину общего испуга, затем хрипло прошептал:
— Господи помилуй! От подвязки отскочил жестяной наконечник!
В Тауэр главного хранителя королевских чулок! — и в изнеможении склонился на
плечо первого лорда егермейстера, чтобы восстановить свои силы, покуда не
доставят такие чулки, у которых подвязки находятся в полной исправности.
Но все на свете рано или поздно кончается, и, таким образом,
наступила пора, когда Том Кенти получил, наконец, возможность покинуть постель.
Один придворный налил воды в таз, другой руководил умыванием, третий держал
наготове полотенце. Том благополучно совершил обряд омовения, после чего к делу
приступил королевский цирюльник. Из рук этого художника Том вышел грациозным и
миловидным, как девочка. В плаще и штанах из пурпурного атласа и в шляпе с
пурпурными перьями он торжественно проследовал в утреннюю столовую сквозь
густую толпу придворных, которые расступались перед ним и преклоняли колени.
После завтрака его провели в тронный зал! Это была пышная
церемония: его сопровождали первые сановники Англии, а также почетная стража из
пятидесяти дворян с золочеными бердышами в руках. В тронном зале ему предстояло
заняться государственными делами. Его «дядя», лорд Гертфорд, поместился у
самого трона, чтобы помогать королю своими мудрыми советами.
