Затем пошла беседа, но уже не на воровском языке, — он
употреблялся только тогда, когда было опасение, что подслушивают враждебные
уши. Из разговора выяснилось, что Джон Гоббс не был здесь новичком, но и раньше
водился с этой шайкой. Потребовали, чтобы он рассказал, что с ним было в
последнее время, и когда он объявил, что «случайно» убил человека, все остались
довольны; когда же он прибавил, что убитый — священник, все очень обрадовались
и заставили его выпить с каждым по очереди. Старые знакомые радостно
приветствовали его, новые гордились возможностью пожать ему руку. Его спросили,
где он «шатался столько месяцев», на что он ответил:
— В Лондоне лучше, чем в деревне, и безопаснее, особенно в
последние годы, когда законы стали такие строгие и их приказывают так точно
соблюдать. Если б не это убийство, я остался бы в Лондоне. Я уже совсем решил
навсегда остаться в городе, но этот несчастный случай все спутал.
Он спросил, сколько теперь человек в шайке. Атаман ответил:
— Двадцать пять овчин, верстаков, напилков, кулаков,
корзинщиков да еще старухи и девки.
[27]
Большинство здесь. Остальные пошли на
восток, по зимней дороге; на заре и мы пойдем за ними.
— В этом благородном обществе я не вижу Уэна. Где он?
— Бедняга, он теперь в преисподней, питается там серой, а
она слишком горяча для его изысканного вкуса. Его еще летом убили в драке.
— Грустно мне это слышать. Уэн был человек способный и
отважный.
— Правильно! Черная Бэсс, его подруга, все еще с нами, но
только сейчас ее нет — ушла на восток бродяжить. Красивая девушка, хороших
правил и примерного поведения: никто не видал ее пьяной больше четырех раз в
неделю.
— Она всегда себя держала строго, я помню; хорошая девчонка,
достойная всяких похвал. Мать ее была куда распущеннее, не умела себя
соблюдать. Пренесносная старуха и злющая, но зато умна, как черт.
— Ум ее и погубил. Она была такой отличной гадалкой и так
ловко предсказывала будущее, что прослыла ведьмой. Ее изжарили, как велит
закон, на медленном огне. Я был даже растроган, когда увидел, с каким мужеством
она встретила свою горькую участь; до последней минуты она ругала и кляла
толпу, которая на нее глазела, а огненные языки уже лизали ей лицо, и ее седые
космы уже трещали вокруг старой ее головы. Я говорю — она всех кляла и ругала.
А уж ругалась она — можно тысячу лет прожить и не услыхать такой мастерской
ругани! Увы, ее искусство умерло вместе с ней. Остались слабые и жалкие
подражатели, но настоящей ругани теперь не услышишь.
Атаман вздохнул, слушатели тоже сочувственно вздохнули; на
минуту компания приуныла, так как даже самые огрубелые люди не лишены
чувствительности и изредка способны предаваться грусти и скорби — в таких,
например, случаях, как этот, когда талант и искусство погибают, ни к кому не
перейдя по наследству. Впрочем, щедрый глоток из жбана, снова пущенного
вкруговую, скоро рассеял их тоску.
— А больше никто не попался из наших приятелей? — спросил
Гоббс.
— Кое-кто попался. Чаще всего попадаются новички, мелкие
фермеры, которые остаются без крова и без куска хлеба, когда землю у них
отнимают под овечьи пастбища. Такой начнет просить милостыню, его привяжут к
телеге, снимут с него рубаху и стегают плетьми до крови; забьют в колоду и
высекут; он опять идет просить милостыню, — его опять угостят плетьми и отрежут
ему ухо; за третью попытку к нищенству — а что ему, бедняге, остается делать? —
его клеймят раскаленным железом и продают в рабство; он убегает, его ловят и
вешают. Сказка короткая, и рассказывать ее недолго. Поплатился и еще кое-кто из
наших, да не так дорого. Встаньте-ка, Йокел, Бэрнс и Годж, покажите ваши
украшения!
Названные встали и, стащив с себя лохмотья, обнажили спины,
исполосованные старыми, зажившими рубцами от плетей; один откинул волосы и
показал место, где было когда-то левое ухо; другой показал клеймо на плече —
букву V, и изувеченное ухо; третий сказал:
— Я Йокел. Когда-то был я фермером и жил в довольстве, была
у меня и любящая жена и дети. Теперь нет у меня ничего, и занимаюсь я не тем…
Жена и ребята померли; может, они в раю, а может и в аду, но только, слава
богу, не в Англии! Моя добрая, честная старуха мать ходила за больными, чтобы
заработать на хлеб; один больной умер, доктора не знали, с чего, — и мою мать
сожгли на костре, как ведьму, а мои ребятишки смотрели, как ее жгут, и плакали.
Английский закон! Поднимите чаши! Все разом! Веселей! Выпьем за милосердный
английский закон, освободивший мою мать из английского ада! Спасибо, братцы,
спасибо вам всем! Стали мы с женой ходить из дома в дом, прося милостыню,
таская за собою голодных ребят; но в Англии считается преступлением быть
голодным, и нас ловили и били в трех городах… Выпьем еще раз за милосердный
английский закон! Плети скоро выпили кровь моей Мэри и приблизили день ее
освобождения. Она лежит в земле, не зная обиды и горя. А ребятишки… ну, ясно,
пока меня, по закону, гоняли плетьми из города в город, они померли с голоду.
Выпьем, братцы, — один только глоток, один глоток за бедных малюток, которые
никогда никому не сделали зла! Я опять стал жить подаянием; протягивал руку за
черствой коркой, а получил колоду и потерял одно ухо, — смотрите, видите этот
обрубок? Я опять принялся просить милостыню — и вот обрубок другого уха, чтобы
я не забывал об английском законе; но все же я продолжал просить, и, наконец,
меня продали в рабство — вот на моей щеке под этой грязью клеймо; если смыть
эту грязь, вы увидите красное Р, выжженное раскаленным железом! Раб! Понятно ли
вам это слово? Английский раб! Вот он стоит перед вами. Я убежал от своего
господина, и если меня поймают, — будь проклята страна, создавшая такие законы!
— я буду повешен.
Звонкий голос прозвучал в темноте:
— Ты не будешь повешен! С нынешнего дня этот закон
отменяется!
Все повернулись туда, откуда раздался голос, и увидали
быстро приближающуюся фантастическую фигурку маленького короля; когда он
вынырнул на свет и стал отчетливо виден, со всех сторон полетели вопросы:
— Кто это? Что это? Кто ты такой, малыш?
Нимало не смущаясь этих удивленных и вопрошающих глаз,
мальчик ответил с царственным достоинством:
— Я Эдуард, король Англии.
Раздался дикий хохот, не то насмешливый, не то восторженный,
— уж очень забавна показалась шутка. Король был уязвлен, он сказал резко:
