— И волосы кудрявые.
— Но одет он очень скверно.
— И какой голодный на вид!
Они подошли ближе, застенчиво обошли несколько раз вокруг
него, внимательно его рассматривая, словно он был каким-то странным,
невиданным; зверем, боязливо и зорко наблюдая за ним, как бы боясь, что этот
зверь, чего доброго, укусит. В конце концов они остановились перед ним, держась
за руки, как бы ища защиты друг у дружки, и вытаращили на пего свои
простодушные глазенки; потом одна из них, набравшись храбрости, напрямик
спросила:
— Кто ты, мальчик?
— Я король, — ответил он с достоинством.
Девочки слегка отшатнулись, широко раскрыв глаза, и
полминуты не могли выговорить ни слова; потом любопытство взяло верх.
— Король? Какой король?
— Король Англии.
Девочки посмотрели друг на дружку, потом на него, потом
опять друг на дружку — удивленно, смущенно. Затем одна из них сказала:
— Ты слышишь, Марджери? Он говорит, что он король. Может ли
это быть правдой?
— Как же это может быть неправда, Присей? Разве он станет
лгать? Ведь ты понимаешь, Присей, если это не правда, значит это ложь. Подумай
как следует. Все, что не правда, то — ложь; с этим уж ничего не поделаешь.
Довод был здравый и неопровержимый; сомнения Присей сразу
рассеялись.
Она подумала минутку, положилась на честность короля и
бесхитростно сказала:
— Если ты вправду король, я тебе верю.
— Я вправду король.
Таким образом дело уладилось. Королевское звание его
величества было признано без дальнейших споров, и девочки принялись
расспрашивать его, как он попал сюда, и почему он так не по-королевски одет, и
куда он идет. Король и сам был рад отвести душу — рассказать о своих
злоключениях кому-нибудь, кто не станет смеяться над ним или сомневаться в
правдивости его слов; он с жаром рассказал свою историю, на время позабыв даже
о голоде, и добрые девочки выслушали его с глубоким сочувствием. Но когда он
дошел до последних своих несчастий и они узнали, как давно он ничего не ел, они
перебили его на полуслове и потащили домой, чтобы поскорее накормить.
Теперь король был счастлив и весел.
«Когда я вернусь во дворец, — говорил он себе, — я буду
всегда заботиться о маленьких детях, в память того, как эти девочки не
испугались меня и поверили мне, когда я был в несчастье, а те, кто старше их и
считают себя умнее, только издевались надо мною, выставляя меня лжецом».
Мать девочек приняла короля участливо: ее доброе женское
сердце было тронуто горькой долей бездомного мальчика, да еще вдобавок
помешанного. Она была вдова и далеко не богата, сама натерпелась довольно горя
и потому умела сочувствовать несчастным. Она вообразила, что помешанный мальчик
убежал от своих родных или сторожей, и все допытывалась, откуда он пришел,
чтобы вернуть его домой; она называла соседние города и деревни, но все ее
расспросы были напрасны. По лицу мальчика и по его ответам она видела, что ему
незнакомо то, о чем она говорит. Он просто и охотно говорил о придворной жизни,
раза два всплакнул, вспомнив о покойном короле, «своем отце», но как только
разговор переходил на более низменные темы, мальчик становился безучастным и
умолкал.
Женщина была озадачена, но не сдалась. Хлопоча у очага, она
пускалась на всевозможные хитрости, чтобы выведать, кто такой этот мальчик. Она
заговорила с ним о коровах — он остался равнодушен; завела речь об овцах — то
же самое; таким образом, ее догадки насчет того, что он был пастухом, оказались
ошибочными; она заговорила о мельницах, о ткачах, лудильщиках, кузнецах, о
всевозможных мастерствах и ремеслах; потом о сумасшедшем доме, о тюрьмах, о
приютах — напрасно: она всюду потерпела поражение. Впрочем, нет; может быть, он
чей-нибудь слуга? Да, теперь она была уверена, что напала на верный след: без
сомнения, он служил в каком-нибудь доме. Она завела об этом разговор. Но и тут
ничего не добилась: разговор о подметании комнат и топке очага, видно, тяготил
мальчика; чистка посуды не вызывала в нем никакого восторга. Тогда добрая
женщина, уже теряя надежду, на всякий случай заговорила о стряпне. К великому
ее удивлению и радости, лицо короля вдруг просияло! Ага, наконец-то она поймала
его; она была горда, что добилась этого так проницательно и политично. Ее
уставший язык мог, наконец, отдохнуть, потому что король, вдохновленный
пожирающим его голодом и соблазнительным запахом, исходившим от брызгающих
пеною горшков и кастрюль, пустился в долгие красноречивые описания разных
лакомых блюд. Через три минуты женщина уже говорила себе: «Ну конечно, я была
права: он работал на кухне!»
А король называл все новые и новые блюда и обсуждал их с
таким воодушевлением и знанием дела, что женщина думала:
«Откуда он знает столько кушаний, да еще таких мудреных,
которые подают за столом только у богачей и вельмож? А, понимаю! Теперь он
оборванец, но прежде, пока не свихнулся, служил, должно быть, во дворце. Да,
наверно он работал на кухне у самого короля! Надо испытать его!»
Чтобы проверить свою догадку, она велела королю присмотреть за
кушаньем, намекнув, что он может и сам постряпать, коли у него есть охота, и
сготовить одно-два блюда лишних. Потом вышла из комнаты, сделав знак своим
дочкам следовать за нею.
Король пробормотал:
«В былые времена такое же поручение было дано другому
английскому королю, нет ничего унизительного для моего достоинства заняться
делом, до которого снизошел сам Альфред Великий.
[28]
Но я постараюсь лучше него
оправдать доверие своей хозяйки, так как у него лепешки подгорели».
Намерение было доброе, но исполнение оказалось много хуже;
скоро и этот король, как и тот — в былые времена, углубился в свои мысли, и
случилась та же беда: кушанье подгорело. Женщина вернулась во-время, чтобы
спасти завтрак от окончательной гибели, и быстро вывела короля из задумчивости,
обругав его на совесть и без всяких церемоний. Затем, видя, что он сам огорчен
тем, что не оправдал ее доверия, смягчилась и опять стала доброй и ласковой.
