Глава 24
Побег
Короткий зимний день шел к концу. Улицы были пусты, лишь
изредка попадались прохожие, да и те шагали торопливо, с озабоченным видом
людей, желающих возможно скорее покончить дела и укрыться в уютных домах от
пронизывающего ветра и надвигающихся сумерек. Они не глядели ни вправо, ни
влево; они не обращали никакого внимания на наших путников, даже как будто не
видели их. Эдуард Шестой спрашивал себя, случалось ли когда-нибудь, чтобы толпа
смотрела на короля, шествующего в тюрьму, с таким великолепным равнодушием.
Наконец полицейский дошел до совершенно пустой рыночной площади и стал
пересекать ее. Дойдя до середины, Гендон положил руку на плечо полицейского и
шепнул ему:
— Погоди минутку, добрый сэр! Нас никто не слышит. Мне нужно
сказать тебе два слова.
— Мой долг запрещает мне разговаривать, сэр! Пожалуйста, не
задерживай меня, скоро ночь.
— А все-таки погоди, потому что дело близко тебя касается.
Отвернись на минутку и притворись, будто ты ничего не видишь: дай бедному
мальчику убежать.
— Как ты смеешь предлагать мне это? Арестую тебя именем…
— Постой, не торопись. Поспешность никогда не приводит к
добру. — Гендон понизил голос и шепнул на ухо полицейскому: — Поросенок,
купленный тобою за восемь пенсов, может стоить тебе головы!
Бедный полицейский, захваченный врасплох, сначала слова не
мог выговорить, а потом начал грозить и ругаться. Но Гендон спокойно и
терпеливо ждал, пока он угомонится, затем сказал:
— Ты мне понравился, приятель, мне не хотелось бы, чтобы ты
попал в беду. Помни, что я все слышал, от слова до слова. Я сейчас докажу тебе
это, — и он повторил слово в слово весь разговор полицейского с женщиной в
сенях и прибавил: — Ну что, разве не так было дело? Разве я не могу, если
понадобится, дать показания перед судьей?
В первую минуту полицейский онемел от страха и досады; потом
пришел в себя и с напускной развязностью возразил:
— Ты делаешь из мухи слона; мне просто вздумалось подшутить
над этой женщиной ради забавы.
— И поросенка ты оставил у себя ради забавы?
Полицейский ответил торопливо:
— Конечно, добрый господин. Говорят тебе, что это была
шутка.
— Я начинаю тебе верить, — сказал Гендон не то всерьез, не
то в насмешку. — Так ты постой здесь немного, а я сбегаю спрошу его милость
судью, — он ведь человек опытный, разбирается и в законах, и в шутках, и в…
Он повернулся и пошел, договорив уже последние слова на
ходу. Полицейский помедлил немного, потоптался на одном месте, выругался раза
два, потом крикнул ему вдогонку:
— Постой, добрый сэр, погоди минутку! Ты говоришь, судью
спросишь? Да он на шутки туп, как чурбан! Пойди-ка лучше сюда, давай поговорим!
Странное дело! Я, кажется, попал в историю, и все из-за невинной, необдуманной
забавы. Я человек семейный, у меня жена, дети… Рассуди же здраво, твоя милость,
чего ты хочешь от меня?
— Только того, чтобы ты был слеп, нем и не двигался с места,
пока не досчитаешь до ста тысяч, — сказал Гендон с таким видом, как будто
просил о самой ничтожной услуге.
— Да ведь я тогда пропащий человек! — с отчаянием вскричал
полицейский. — Будь же рассудителен, мой добрый сэр; ведь ты же сам понимаешь,
что то была шутка и ничего больше. А если даже принимать ее всерьез, так и то
за такую малость самое большее, чем я рискую, это получить нагоняй от судьи: он
сделает мне выговор и посоветует никогда не повторять подобных дел.
— Это шутка? — с ледяной торжественностью возразил Гендон. —
Эта твоя шутка носит в законе название, ты знаешь какое?
— Я этого не знал! Может быть, я был неосторожен. Мне и в
голову не приходило, что это уже носит название… Я думал, что я первый изобрел
такую шутку.
— Да, она имеет название. В законах она называется Non
compos mentis lex talionis sic transit gloria imundi.
[33]
— Ах, господи!
— И наказание — смертная казнь!
— Господи, помилуй меня, грешного!
— Воспользовавшись преимуществом своего положения,
злоупотребив беспомощностью зависящего от тебя лица, ты захватил за бесценок
чужую собственность стоимостью свыше тринадцати пенсов с половиной; а это в
глазах закона есть умышленная недобросовестность, вероломство, превышение
власти, ad hominem expurgatis in status quo, и наказание за это — смерть на
виселице, без выкупа, пощады, покаяния и утешения религии.
— Поддержи меня, ради бога, мой добрый сэр, ноги не держат
меня! Сжалься, избавь меня от погибели, и я стану к вам спиной и ничего не
увижу и не услышу.
— Ладно! Наконец-то ты поумнел. А поросенка ты отдашь этой
женщине?
— Отдам, непременно отдам! И никогда в жизни больше не
дотронусь до поросенка, хотя бы сам архангел мне принес его с небес! Ступай, я
ради тебя ослеп на оба глаза, я ничего не вижу. Я скажу, что ты силой вырвал у
меня из рук осужденного. Дверь в тюрьме ветхая, плохая, я сам выломаю ее после
полуночи.
— Выломай, добрая душа, худого от этого никому не будет.
Судья сам жалеет бедного мальчика; он не станет проливать слезы и ломать
тюремщику кости из-за того, что мальчик убежит.
Глава 25
Гендон-холл
Едва полицейский скрылся из виду, Гендон попросил его
величество поспешить за город и там ждать, пока он сходит в трактир и
расплатится по счету. Полчаса спустя два друга уже весело трусили к востоку на
жалких одрах Гендона. Королю теперь было тепло и удобно, потому что он сбросил
свои лохмотья и оделся в поношенное платье, купленное Гендоном на Лондонском
мосту.
Гендон не хотел переутомлять мальчика; он полагал, что
дорожная усталость, еда не во-время и скудный сон будут вредно действовать на
его расстроенный ум, тогда как покой и правильная жизнь, несомненно, ускорят
выздоровление. Он жаждал увидеть своего маленького друга здоровым, жаждал
освободить его мозг от болезненных видений и поэтому решил подвигаться к
родному дому, из которого так давно был изгнан, не спеша, маленькими
переходами, вместо того чтобы, повинуясь голосу своего нетерпения, скакать туда
день и ночь.
