Гендон сделал ему знак, и старик не стал больше
расспрашивать, а продолжал свой рассказ:
— Покойного короля будут хоронить в Виндзоре через два дня,
шестнадцатого, а двадцатого новый будет короноваться в Вестминстере.
— Мне кажется, надо сначала найти его… — пробормотал король;
потом убежденно прибавил: — Ну, об этом они позаботятся, и я тоже.
— Объясни мне… — начал старик и запнулся, увидав знаки,
которые делал ему Гендон. Он снова принялся болтать:
— Сэр Гью тоже едет на коронацию и много ждет от нее. Он
надеется вернуться домой пэром, потому что он в большой милости у
лорда-протектора.
— Какого лорда-протектора? — спросил король.
— Его милости герцога Сомерсетского.
— Какого герцога Сомерсетского?
— Как какого? У нас только один — Сеймур, граф Гертфорд.
Король сердито спросил:
— С каких это пор он герцог и лорд-протектор?
— С последнего дня января.
— Скажи, пожалуйста, кто его возвел в это звание?
— Он сам и верховный совет с помощью короля.
Его величество вздрогнул, как ужаленный.
— Короля? — вскрикнул он. — Какого короля, добрый человек?
— Какого короля? (Господи помилуй, что это такое с
мальчиком?) На этот вопрос ответить нетрудно: ведь король-то у нас только один
— его величество, августейший монарх, король Эдуард Шестой, храни его бог! Да!
Молоденький у нас король, совсем мальчик, а какой добрый и ласковый! Не знаю,
сумасшедший он или нет, — говорят, он поправляется с каждым днем, — но все в
один голос хвалят его, все благословляют его и молят бога продлить дни его
царствования, потому что он начал с доброго дела — помиловал герцога Норфолка,
а теперь хочет отменить наиболее жестокие из законов, под игом которых страдает
народ.
Услышав эти вести, король онемел от изумления и так
углубился в свои мрачные думы, что не слышал больше, о чем рассказывал старик.
Он спрашивал себя: неужели этот король — тот самый маленький нищий, которого он
оставил тогда во дворце переодетым в свое платье? Это казалось ему невозможным:
ведь если бы тот мальчик вздумал разыграть из себя принца Уэльского, речь и
манеры тотчас выдали бы его, он был бы изгнан из дворца и все стали бы
разыскивать настоящего принца. Неужели на его место посадили какого-нибудь
отпрыска знатного рода? Нет, его дядя не допустил бы этого, — он всемогущ и мог
бы расстроить — и наверное расстроил бы — такой заговор. Размышления короля не
привели ни к чему; чем усерднее старался он разгадать эту тайну, тем больше она
его смущала, чем упорнее он ломал себе голову над ней, тем сильнее болела у
него голова и тем хуже он спал. Его нетерпеливое желание попасть в Лондон росло
с каждым часом, и заключение становилось почти нестерпимым.
Гендон, как ни старался, не мог утешить короля; это лучше
удалось двум женщинам, прикованным невдалеке от него. Их кроткие увещания
возвратили мир его душе и научили его терпению. Он был им очень благодарен,
искренне полюбил их и радовался тому, что они так ласковы с ним. Он спросил, за
что их посадили в тюрьму, и женщины ответили: за то, что они баптистки. Король
улыбнулся и спросил:
— Разве это такое преступление, за которое сажают в тюрьму?
Вы огорчили меня: я, значит, скоро с вами расстанусь, так как вас не будут
долго держать из-за таких пустяков.
Женщины ничего не ответили, но лица их встревожили его. Он
торопливо сказал:
— Вы не отвечаете? Будьте добры, скажите мне, — вам не
грозит тяжелое наказание? Пожалуйста, скажите мне, что вам ничего не грозит!
Женщины попытались переменить разговор, но король уже не мог
успокоиться и продолжал спрашивать:
— Неужели вас будут бить плетьми? Нет, нет! Они не могут
быть так жестоки. Скажите, что вас не тронут! Ведь не тронут? Не тронут,
правда?
Женщины, смущенные, измученные горем, не могли, однако,
уклониться от ответа, и одна из них сказала голосом, прерывающимся от волнения:
— О добрая душа, твое участие раздирает нам сердце! Помоги
нам, боже, перенести наше…
— Это признание!.. — перебил ее король. — Значит, эти
жестокосердые злодеи будут тебя бить плетьми! О, не плачь! Я не могу видеть
твоих слез. Не теряй мужества: я во-время верну себе свои права, чтобы избавить
тебя от этого унижения, вот увидишь!
Когда король проснулся утром, женщин уже не было.
— Они спасены! — радостно воскликнул он и с грустью
прибавил: — Но горе мне, они так утешали меня!
Каждая из женщин, уходя, приколола к его платью на память
обрывок ленты. Король сказал, что навсегда сохранит этот подарок и скоро
разыщет своих приятельниц, чтобы взять их под свою защиту.
Как раз в эту минуту вошел тюремщик со своими помощниками и
велел всех заключенных вывести на тюремный двор. Король был в восторге: такое
счастье, наконец, увидеть голубое небо и подышать свежим воздухом! Он
волновался и сердился на медлительность сторожей, но, наконец, пришел и его
черед. Его отвязали от железного кольца у стены и велели ему вместе с Гендоном
следовать за другими.
Квадратный двор был вымощен каменными плитами. Узники прошли
под большой каменной аркой и выстроились в шеренгу, спиною к стене. Перед ними
была протянута веревка; по бокам стояла стража.
Утро было холодное, пасмурное; ночью выпал снежок, огромный
двор был весь белый и от этой белизны казался еще более унылым. Временами
зимний ветер врывался во двор и взметал струйки снега.
Посредине двора стояли две женщины, прикованные к столбам.
Король с первого взгляда узнал в них своих приятельниц. Он содрогнулся и сказал
себе:
«Увы, я ошибся, их не выпустили на свободу. Подумать только,
что такие хорошие, добрые женщины должны отведать кнута! В Англии! Не в
языческой стране, а в христианской Англии! Их будут бить плетью, а я, кого они
утешали и с кем были так ласковы, должен смотреть на эту великую
несправедливость. Это странно, так странно! Я, источник власти в этом обширном
государстве, бессилен помочь им. Но берегитесь, злодеи! Настанет день, когда я
за все потребую ответа. За каждый удар, который вы нанесете сейчас, вы получите
по сто ударов».
