Широкие ворота распахнулись, и ворвалась толпа горожан. Они
окружили женщин и заслонили их от короля. Во двор вошел священник, протолкался
сквозь толпу и тоже скрылся из вида. Король услышал какие-то вопросы и ответы,
но ни слова не мог разобрать. Затем начались приготовления. Стража забегала,
засуетилась, то исчезая в толпе, то вновь появляясь; толпа мало-помалу смолкла,
и водворилась глубокая тишина.
Вдруг, по команде, толпа расступилась, и король увидел
зрелище, от которого кровь застыла в его жилах. Вокруг женщин были наложены
кучи хвороста и поленьев, и какой-то человек, стоя на коленях, разжигал костер!
Женщины стояли, опустив голову на грудь и закрыв лицо
руками; сучья уже потрескивали, желтые огоньки уже ползли кверху, и клубы
голубого дыма стлались по ветру. Священник поднял руки к небу и начал читать
молитву. Как раз в эту минуту в ворота вбежали две молоденькие девушки и с
пронзительными воплями бросились к женщинам на костре. Стража сразу схватила
их. Одну держали крепко, но другая вырвалась; она кричала, что хочет умереть
вместе с матерью; и, прежде чем ее успели остановить, она уже снова обхватила руками
шею матери. Ее опять оттащили, платье на ней горело. Двое или трое держали ее;
пылающий край платья оторвали и бросили в сторону; а девушка все билась, и
вырывалась, и кричала, что теперь она останется одна на целом свете, и умоляла
позволить ей умереть вместе с матерью. Обе девушки не переставали громко рыдать
и рваться из рук сторожей; но вдруг раздирающий душу крик смертной муки
заглушил все их вопли. Король отвел глаза от рыдающих девушек, посмотрел на
костер, потом отвернулся, прижал побелевшее лицо к стене и уже не смотрел
больше. Он говорил себе: «То, что я видел здесь, никогда не изгладится из моей
памяти; я буду помнить это все дни моей жизни, а по ночам я буду видеть это во
сне до самой смерти. Лучше бы я был слепым».
Гендон наблюдал за королем и с удовлетворением говорил себе:
«Он заметно поправляется; он изменился, стал мягче. Прежде он, наверное,
обрушился бы на тюремщиков, стал бы бушевать, кричать, что он король,
требовать, чтобы женщин освободили. Он скоро забудет свой бред, и его бедная
голова станет опять здорова. Дай бог, чтобы скорее!»
В тот же день в тюрьму привезли на ночь несколько
арестантов, которым предстояло на следующее утро отправиться в разные города,
чтобы понести кару за свои преступления. Король долго беседовал с ними, — он с
самого начала решил расспрашивать узников, чтобы подготовить себя к своему
будущему царствованию. Повесть их страданий терзала его сердце. В числе
заключенных была бедная полоумная женщина, укравшая около двух ярдов сукна у
ткача; ее за это приговорили к виселице. Другой арестант прежде обвинялся в
том, что он украл лошадь; против него не было никаких улик, и он уже избавился
было от петли; но не успели его выпустить, как опять арестовали за то, что он
убил оленя в королевском парке; на этот раз вина его была доказана, и его ждала
веревка. Больше всего расстроил и огорчил короля рассказ одного подмастерья;
этот юноша сообщил, что он однажды вечером нашел сокола, улетевшего от своего
хозяина, и принес его домой, полагая, что имеет на это право. Но суд обвинил
его в краже и приговорил к смертной казни.
Взбешенный такой бесчеловечностью, король умолял Гендона
бежать с ним из тюрьмы прямо в Вестминстер, чтобы он мог скорее вернуть себе
престол; взойдя на трон, он тотчас же поднимет свой скипетр в защиту этих
несчастных и спасет им жизнь.
«Бедный ребенок! — вздыхал Гендон. — Эти горестные рассказы
опять свели его с ума. А я-то надеялся, что он скоро поправится».
Среди арестантов был старый законник, человек с суровым
лицом и непреклонной волей. Три года тому назад он написал памфлет против
лорда-канцлера, обвиняя его в несправедливости; за это его приковали к
позорному столбу, отрубили ему уши, исключили из адвокатского сословия,
взыскали с него штраф в три тысячи фунтов стерлингов и приговорили к тюремному
заключению. Недавно он повторил свой проступок, и теперь ему должны были
отрубить остаток ушей, взыскать с него пять тысяч фунтов стерлингов, выжечь ему
клейма на обеих щеках и до конца жизни держать его в тюрьме.
— Это почетные рубцы, — говорил он, откидывая назад седые
волосы и показывая обрубки ушей.
У короля глаза горели гневом. Он сказал:
— Никто не верит мне, и ты не поверишь. Но все равно, через
месяц ты будешь свободен, и самые законы, обесчестившие тебя и позорящие
Англию, будут вычеркнуты из государственных актов. Свет плохо устроен: королям
следовало бы время от времени на себе испытывать свои законы и учиться
милосердию.
Глава 28
Жертва
Тем временем Майлс порядком устал от тюрьмы и бездействия.
Когда, наконец, наступил день суда, он был очень доволен и говорил себе, что
обрадуется всякому приговору, лишь бы только его не осудили на дальнейшее
заключение в тюрьме. Но он жестоко ошибся. Он пришел в бешенство, когда его
признали «буйным бродягой» и приговорили к унизительному наказанию: он должен
был в течение двух часов сидеть в колоде у позорного столба за оскорбление
владельца Гендонского замка. Когда он заявил на суде, что он родной брат оскорбленного
и законный наследник всех титулов и земель покойного сэра Ричарда, к его словам
отнеслись так презрительно, что даже не сочли их достойными рассмотрения.
На пути к позорному столбу он бушевал и грозил, но это не
помогало; полицейские грубо волокли его да еще по временам награждали тумаками
за строптивость.
Король не мог пробраться сквозь толпу. Он шел позади, далеко
от своего друга и слуги. Самого короля тоже чуть было не приговорили к
позорному столбу за дружбу с такой подозрительной личностью, но, ввиду его
молодости, сделали ему надлежащее внушение и отпустили. Когда толпа, наконец,
остановилась, он заметался, стараясь пробраться вперед; и после долгих трудов
это ему удалось. У позорного столба, осыпаемый насмешками грубой черни, сидел несчастный
рыцарь — личный телохранитель короля Англии!
Эдуард на суде слышал приговор, но не вполне понял его
значение. Гнев мальчика рос по мере того, как он начинал понимать всю глубину
этого нового оскорбления, нанесенного его королевскому сану; он пришел в
бешенство, когда увидел, как яйцо, пронесясь в воздухе, разбилось о щеку
Гендона, и услышал гогот толпы. Не помня себя от гнева, он подскочил к столбу и
набросился на начальника:
— Стыдись! — крикнул он. — Это мой слуга. Выпусти его сейчас
же! Я…
— Замолчи! — в ужасе воскликнул Гендон. — Ты погубишь
себя!.. Не обращай на него внимания, начальник, он сумасшедший!
— Успокойся, добрый человек, я и не думаю обращать на него
внимания; но я не прочь проучить его немного.
