Всю дорогу они ехали без всяких приключений. Но под конец
без приключения все-таки не обошлось. Около десяти часов вечера девятнадцатого
февраля они въехали на Лондонский мост и очутились в гуще воющей, горланящей,
гогочущей толпы; красные, развеселые от пива лица блестели при свете множества
факелов. Как раз в ту минуту, когда путешественники въезжали в ворота перед
мостом, сверху сорвалась разложившаяся голова какого-то бывшего герцога или
другого вельможи и, ударившись о локоть Гендона, отскочила в толпу. Вот как
недолговечны дела рук человеческих: прошло всего три недели со дня смерти
доброго короля Генриха, не прошло и трех суток со дня его похорон, а
благородные украшения, которые он так старательно выбирал для своего
великолепного моста между первыми лицами в государстве, уже начали падать…
Какой-то горожанин, споткнувшись об упавшую голову, ткнулся своей головой в
спину стоявшего впереди. Тот обернулся, свалил с ног кулаком первого
подвернувшегося под руку соседа и сам полетел, сваленный с ног товарищем
упавшего.
Время для драки было самое подходящее. Завтра начиналась
коронация, и все уже были полны спиртным и патриотизмом; через пять минут драка
заняла уже немалое пространство; через десять или двенадцать она занимала уже
не меньше акра и превратилась в побоище. Гендона оттеснили от короля, а оба они
затерялись в шумном водовороте ревущих человеческих скопищ.
Здесь мы оставим их.
Глава 30
Успехи Тома
Пока настоящий король бродил по стране полуголый,
полуголодный, то терпя насмешки и побои от бродяг, то сидя в тюрьме с ворами и
убийцами, причем все считали его сумасшедшим и самозванцем, — мнимый король Том
Кенти вел совсем иную жизнь.
Когда мы видели его в последний раз, он только что начинал
находить привлекательность в королевской власти. Королевское звание все больше
нравилось ему, и, наконец, вся жизнь его стала радостью. Он перестал бояться,
его опасения понемногу рассеялись, чувство неловкости прошло, он стал держать
себя спокойно и непринужденно. Как руду из шахты, добывал он все нужные
сведения от мальчика для порки.
Когда ему хотелось играть или болтать, он вызывал к себе
леди Элизабет и леди Джэн Грей, а затем отпускал их с таким видом, как будто
для него это дело обычное. Он уже не смущался тем, что принцессы целовали ему
руку на прощанье.
Теперь ему нравилось, что его с такими церемониями
укладывают спать на ночь; ему нравился сложный и торжественный обряд утреннего
одевания. Он с гордым удовольствием шествовал к обеденному столу в
сопровождении блестящей свиты сановников и телохранителей; этой свитой он так
гордился, что даже приказал удвоить ее, и теперь у него было сто
телохранителей. Он любил прислушиваться к звукам труб, разносившимся по длинным
коридорам, и к далеким голосам, кричавшим: «Дорогу королю!»
Он научился даже находить удовольствие в заседаниях совета в
тронном зале и притворяться, будто он не только повторяет слова, которые шепчет
ему лорд-протектор. Он любил принимать величавых, окруженных пышной свитой
послов из чужих земель и выслушивать любезные приветствия от прославленных
монархов, называвших его «братом». О, счастливый Том Кенти со Двора Отбросов!
Он любил свои роскошные наряды и заказывал себе новые. Он
нашел, что четырехсот слуг недостаточно для его величия, и утроил их число.
Лесть придворных звучала для его слуха сладкой музыкой. Он остался добрым и
кротким, стойким защитником угнетенных и вел непрестанную войну с
несправедливыми законами; но при случае, почувствовав себя оскорбленным, он
умел теперь обернуться к какому-нибудь графу или даже герцогу и подарить его
таким взглядом, от которого того кидало в дрожь. Однажды, когда его царственная
«сестра», злая святоша леди Мэри, принялась было доказывать ему, что он
поступает неразумно, милуя стольких людей, которые иначе были бы брошены в
тюрьму, повешены или сожжены, и напомнила ему, что при их августейшем покойном
родителе в тюрьмах иногда содержалось одновременно до шестидесяти тысяч
заключенных и что за время своего мудрого царствования он отправил на тот свет
рукою палача семьдесят две тысячи воров и разбойников, — мальчик, полный
благородного негодования, велел ей идти к себе и молиться богу, чтобы он вынул
камень из ее груди и вложил в нее человеческое сердце.
Но неужели Тома Кенти никогда не смущало исчезновение
бедного маленького законного наследника престола, который обошелся с ним так
ласково и с такой горячностью бросился к дворцовым воротам, чтобы наказать
дерзкого часового? Да! Его первые дни и ночи во дворце были отравлены
тягостными мыслями об исчезнувшем принце; Том искренне желал его возвращения и
восстановления в правах. Но время шло, а принц не возвращался, и новые
радостные впечатления все сильнее овладевали душою Тома, мало-помалу изглаживая
из нее образ пропавшего принца; под конец этот образ стал являться лишь изредка
и то не желанным гостем, — так как при появлении его Тому становилось больно и
стыдно.
Несчастную мать свою и сестер он тоже вспоминал все реже.
Вначале он грустил о них, тосковал, хотел их увидеть, но потом стал содрогаться
при мысли, что когда-нибудь они предстанут перед ним в лохмотьях, в грязи, и
выдадут его своими поцелуями, и стащат его долой с трона, назад в грязь, в
трущобы, на голод и унижения. В конце концов он почти перестал вспоминать о них
и был даже рад этому, так как теперь, когда их скорбные и укоряющие лица
вставали перед ним, он казался себе презреннее червя.
В полночь девятнадцатого февраля Тем Кенти спокойно заснул в
своей роскошной постели во дворце, охраняемый своими верными вассалами и
окруженный всей пышностью королевского сана; счастливый мальчик: на завтра
назначено было его торжественное коронование.
В этот самый час настоящий король, Эдуард, голодный, мокрый
и грязный, утомленный дорогой, оборванный — одежду его изорвали в драке, —
стоял, зажатый в толпе, с глубоким любопытством наблюдавшей за группами
рабочих, которые копошились, как муравьи, возле Вестминстерского аббатства. Они
доканчивали последние приготовления к завтрашней коронации.
Глава 31
Коронационное шествие
На следующее утро, когда Том Кенти проснулся, воздух был
полон глухого гула, вся даль гремела. Для Тома этот гром был музыкой: он
означал, что вся Англия дружно напрягает легкие, приветствуя великий день.
