Том снова занял первое место в удивительной плавучей
процессии на Темзе. По древнему обычаю, королевское шествие должно было пройти
через весь Лондон, начиная от Тауэра. И прежде всего Том отправился к Тауэру.
Как только он прибыл туда, стены древней крепости словно внезапно треснули в
тысяче мест сразу, и из каждой трещины выскочили красный огненный язык и белый
клуб дыма. Раздался оглушительный взрыв, в котором потонули радостные крики
толпы; от гула дрожала земля; огонь, дым, треск выстрелов повторялись снова и
снова с удивительной быстротой, так что через минуту старый Тауэр исчез в
густом облаке дыма; только так называемый Белый Тауэр — высокая башня,
украшенная флагами, — высился над этим морем дыма, как горная вершина над
грядой облаков.
Разодетый Том Кенти на статном боевом скакуне, покрытом
богатой попоной, ниспадавшей почти до земли, возглавлял процессию; сейчас же за
ним следовал его «дядя», лорд-протектор Сомерсет, на таком же прекрасном коне,
королевская гвардия в сияющих латах сопровождала его с обеих сторон; за
протектором следовала бесконечная вереница пышно разодетых вельмож, ехавших в
сопровождении своих вассалов; за ними — лорд-мэр и отцы города, в алых бархатных
мантиях с золотыми цепями на груди; за ними — депутация от всех лондонских
гильдий, в богатой одежде, с пестрыми знаменами корпораций. Шествие замыкала
древняя Почетная артиллерийская бригада, существовавшая в то время уже около
трехсот лет, единственная воинская часть, пользовавшаяся привилегией
(сохраненной до наших дней) не подчиняться распоряжениям парламента. Это было
блестящее зрелище! Бригада выступала среди многолюдной толпы, приветствовавшей
ее на каждом шагу оглушительными криками. Вот как рассказывает об этом
летописец:
«При въезде короля в город народ встретил его
приветственными криками, молитвами, благожеланиями и другими изъявлениями
искренней любви верноподданных к своему государю; и король, повернувшись к
толпе сияющим радостью ликом и милостиво беседуя с теми, кто был ближе к его
августейшей особе, с избытком вознаградил свой народ за его верноподданнические
чувства. В ответ на крики: „Да здравствует король Англии!“ — „Да хранит господь
его величество Эдуарда Шестого!“ — он говорил благосклонно: „Храни господь всех
вас! От всего сердца благодарю мой добрый народ!“ И народ с восхищением внимал
милостивым ответам своего короля».
На улице Фенчерч какой-то «прелестный ребенок в роскошном
наряде» взошел на подмостки и приветствовал его величество такими стихами:
Да здравствует король! — поют тебе сердца.
Да здравствует король! — мы все тебе поем.
Да здравствует король! Да правит без конца!
Храни тебя господь в величии твоем!
Толпа в один голос повторяла слова ребенка.
Том Кенти смотрел на это волнующееся море радостных лиц, и
сердце его ликовало; он чувствовал, что если стоит жить на свете, так только
для того, чтобы быть королем и любимцем народа. Вдруг он увидел вдали двух
маленьких оборванцев, его бывших товарищей по Двору Отбросов (один из них
занимал должность лорда-адмирала при его потешном дворе, а другой — первого
лорда опочивальни), и еще больше возгордился. О, если бы они могли узнать его
теперь! Как несказанно счастлив был бы он, если бы они узнали его, если бы
увидели, что шутовской король трущоб и задворков стал настоящим королем, что
ему прислуживают герцоги и принцы и у ног его весь английский народ! Но он
должен был отказать себе в этом удовольствии, он должен был подавить свое
желание, потому что такая встреча обошлась бы ему слишком дорого. И Том
отвернулся, а мальчики продолжали прыгать и кричать, не подозревая, кому они
посылают свои приветствия.
— Милостыни! Милостыни! — кричал народ. И Том бросал в толпу
пригоршни новеньких блестящих монет. Летописец рассказывает:
«На верхнем конце улицы Грэсчерч, перед харчевней „Орел“,
город соорудил великолепную арку, под которой тянулись подмостки с одной
стороны улицы до другой. На этих подмостках были выставлены изображения
ближайших предков короля. Там сидела Елизавета Йоркская посредине большой белой
розы, лепестки которой свивались вокруг нее вычурными фестонами; рядом с ней, в
красной розе, сидел Генрих VII; руки царственной четы были соединены, на
пальцах красовались выставленные напоказ обручальные кольца. От белой и алой
розы тянулся стебель, достигавший вторых подмостков, где Генрих VIII выходил из
раскрытой ало-белой розы вместе с Джэн Сеймур, матерью нового короля. От этой
пары опять-таки тянулся стебель к третьим подмосткам, где находилось изображение
самого Эдуарда VI на троне, во всем его царственном величии. Все подмостки были
увиты гирляндами роз, алых и белых».
Это странное и красивое зрелище привело ликующий народ в
такой восторг, что его крики совершенно заглушили слабый голос ребенка, которому
поручено было прочесть хвалебные стихи, объясняющие значение этой аллегории. Но
Том Кенти не жалел об этом: верноподданнический рев толпы был для него слаще
всяких стихов, даже самых хороших. Когда Том повернул к толпе свое счастливое
юное лицо, народ заметил сходство его с изображением, и снова загремела буря
приветствий.
Процессия все подвигалась вперед, проходя под триумфальными
арками мимо ярких символических изображений, прославлявших различные
добродетели, таланты и заслуги нового короля.
«По всей Чипсайд из каждого окна, с каждого карниза свисали
знамена и флаги, а также роскошные ковры, дорогие ткани и золотая парча —
свидетельство богатств, хранившихся в сундуках; другие улицы были украшены
столь же великолепно, и даже еще великолепнее».
— И все эти диковины, все эти чудеса выставлены ради меня, —
шептал Том Кенти.
Щеки мнимого короля горели от возбуждения, глаза блестели,
он блаженствовал, наслаждался. Вдруг, как раз в то время, когда он поднял руку,
чтобы бросить народу пригоршню монет, он увидел в толпе бледное, изумленное
лицо и пристальный взгляд, устремленный на него. У Тома потемнело в глазах: он
узнал свою мать! Он быстро заслонил глаза рукой, вывернув ее ладонью наружу, —
старый непроизвольный жест, возникший от давно позабытых причин и вошедший в
привычку. Еще мгновение — женщина пробилась вперед сквозь толпу, сквозь стражу
и очутилась возле него. Она обхватила его ногу, она покрыла ее поцелуями, она
зарыдала:
— Дитя мое, любимое дитя! — и подняла к нему лицо,
преображенное радостью и любовью.
