— Кожа Габриэллы… — тихо произнес он, удивившись звуку собственного голоса.
Ее кожа?.. Еще одна запретная тема! Не то чтобы их родители были особенно строгими в плане сексуальных запретов, но в отношении детей друг к другу проявлялась слишком ранняя, недетская стыдливость.
Они слишком хорошо друг друга знали, чтобы быть романтичными влюбленными. Любые проявления чувственности подспудно воспринимались ими как нечто вроде инцеста. И потом, зачем было разрушать уже существующие отношения какими-то другими? Ведь сейчас у них был целый мир, которым они правили сообща: мир цветов, деревьев и животных.
Поднимаясь со скамейки, Сильвен подумал: «Животные…» Затем прищурился, всматриваясь в строения зоопарка, едва различимые в темноте.
Одним из любимых развлечений у них с Габриэллой были ночные вылазки в зоопарк.
«Это они — настоящие люди!» — говорил Сильвен, перевирая какую-то из услышанных от матери теорий.
Идя по дорожке и машинально проводя рукой по густым зарослям зелени, молодой профессор воочию видел себя, готовящегося незаметно стащить универсальный ключ Любена, отпирающий любую клетку. При этом воспоминании Сильвен ощутил настоящую гордость за себя, которая приятно согрела душу. Он чувствовал, что буквально растворяется в собственном прошлом.
Много ли на свете таких детей, которые могут проникнуть ночью в зоопарк и открыть там любую клетку? Много ли подобных юных авантюристов знал зоопарк при парижском Музее естественной истории, основанный в 1794 году, за всю историю своего существования?
О, разумеется, Сильвен и Габриэлла были слишком осторожны для того, чтобы заходить в клетки тигров, волков или медведей! Но ведь были еще птичий вольер, загон с оленями, фазаний двор, «дом хищных птиц» и конечно же обезьянник, — всего этого им вполне хватало для счастья.
В памяти Сильвена словно прокручивались кадры фильма. Ночь. Он и Габриэлла стоят перед обезьянником. Несмотря на темноту, Сильвен с легкостью открывает клетку белых обезьян. После секундного колебания дети входят внутрь. К их огромной радости, обезьяны не разбегаются, лишь немного перемещаются, освобождая для гостей почетные места — пенек для Габриэллы, автомобильную шину для Сильвена. Когда дети садятся, обезьяны собираются вокруг них. Сильвен и Габриэлла говорят с ними — рассказывают о своей жизни, своих мечтах, своих снах, — как будто на посиделках у родственников…
— Габриэлла… — прошептал Сильвен, оказавшись в центре лужайки.
Печаль озарила его воспоминания. Каждый миллиметр сада был живой декорацией, на фоне которой прошла самая счастливая пора его жизни.
— Габриэлла, так ты совсем забыла про этот сад?..
Подумав об этом, он ощутил ком в горле.
Он вдруг осознал: по мере того как он пересекает лужайку, направляясь в сторону зоопарка, ему все сильнее чудится идущий оттуда неслышный зов. Даже скорее приказ! Немое повеление, которому он не может — или не хочет? — противостоять.
— Ну а почему бы и нет, в конце концов? — вслух произнес Сильвен, рассекая густые заросли анютиных глазок, словно спортсмен на соревнованиях по бегу с препятствиями.
Затем он оказался в Альпийском садике — удивительном природном анклаве, где ученые-ботаники воссоздали климатические условия разных уголков планеты. Словно переходя реку вброд по выступающим из воды камням, Сильвен обошел весь земной шар, сделав несколько шагов; при этом он машинально произносил про себя, как в детской считалке: «Фудзияма, Гималаи, Севанны, Пиренеи, Предальпы, Балканы, Аризона…»
Под ногами профессора как будто переворачивались страницы географического атласа. Мох, лишайник, голые скалы с искусственными расселинами… С каждым очередным шагом он оказывался в новой стране, как мифический гигант, обегающий землю.
Но Альпийский садик не был планетой, и путешествие закончилось у каменной стены.
Сильвен глубоко вздохнул и прижал к ней обе ладони.
По ту сторону стены был мир животных, который жил своей отдельной жизнью. Настоящей…
Профессор вполне мог обогнуть это препятствие и перепрыгнуть через турникет на входе. Но такой путь показался ему слишком легким, недостойным его детских воспоминаний.
«Такое место не заслуживает, чтобы я входил в него как заяц в метро!» — думал он, цепляясь за выступы грубых шероховатых камней.
Он снова вспомнил о Габриэлле: она обожала проникать в сад именно этим путем. Обычно она перелезала через стену первой, а Сильвен подстраховывал ее снизу.
И вот перед ним появился зоопарк.
— Мой дом, — прошептал он, спрыгнув по ту сторону стены, возле ряда клеток с хищниками.
Четверг, 16 мая, 22.54
Копы не могут в это поверить! Они оглядывают комнату выпученными глазами. Даже комиссар Паразиа ошеломлен.
Я начинаю лекцию:
— Принцип простой. В «Замке королевы Бланш» одиннадцать квартир. На каждую — по два экрана.
Один из копов подходит ближе к мониторам и смотрит на них так благоговейно, как будто перед ним — коллекционные гоночные автомобили.
— Такие же, как в министерстве!..
Я не могу удержаться, чтобы не похвастаться:
— Да, так и есть. Модель SONY V-GX 438 еще не поступила в продажу в Европе, но уже используется в системе видеонаблюдения наиболее важных правительственных зданий. Это истинное чудо технологии HD.
Я беру пульт, включаю один из мониторов и постепенно увеличиваю изображение. Мы видим пустую гостиную, потом журнальный столик, коробок спичек на нем…
— Эту систему изобрели по заказу NASA, — прибавляю я.
Полицейские застывают на месте.
— Охренеть!.. — наконец произносит один.
Я улыбаюсь, наслаждаясь произведенным эффектом. Я почти забываю, зачем они здесь.
Точно так же реагируют мои друзья, когда я привожу их сюда — хотя такое случается нечасто: это святилище заслуживает почтения! Я наслаждаюсь, видя на лицах копов изумление и недоверчивость.
— Так приятно погружаться в жизнь других людей… — признаюсь я и указываю на первый экран. — Вот месье Уэрво. Заканчивает один из своих кроссвордов… Потом он встанет с кресла, снимет халат, сменит пижаму, которую носил уже три дня, и ляжет спать. Перед сном он с четверть часа будет смотреть на фотографию жены. Иногда он даже плачет…
Произнося эти фразы нарочито равнодушным тоном, я наблюдаю за реакцией пяти мужчин и чувствую, что они приходят все в большее замешательство.
Второй экран.
— Это мадемуазель Гарнье. Она учительница музыки в консерватории Тринадцатого округа. Каждый вечер она слушает одну и ту же запись — свою игру, которую однажды передавали по радио, еще в семидесятые. И всегда аплодирует в конце. А потом убирает кассету в футляр, отделанный изнутри красным бархатом.
