— В самом начале Париж был лесом… Густым диким лесом, состоявшим из огромных вековых дубов с узловатыми ветвями, лип, орешника… Настоящие джунгли, которые омывались водами двух рек — Сены и Бьевры.
Однако сегодня утром с самого начала лекции чувствовалось, что что-то не так. Профессор Массон явно был не в своей тарелке. Во-первых, он опоздал (невероятный случай для этого человека, пунктуального до такой степени, что это даже раздражало). Он появился на пороге аудитории в восемь пятнадцать, запыхавшийся и растрепанный. Во-вторых, лекция шла через пень-колоду. Профессор запинался, долго подыскивал слова — это он-то, кто мог увлечь любого всего двумя-тремя удачными фразами, после которых слушатель уже больше ни на что не отвлекался (некоторые завистливые коллеги даже говорили, что он «охмуряет» студентов)!.. Впрочем, примерно через двадцать минут лекция более-менее вошла в обычную колею, и слушатели вновь обрели «своего» Сильвена Массона.
— Конечно, этот лес исчез с течением веков. Но для тех, кто умеет слушать дыхание деревьев, шепот древних камней, он по-прежнему здесь! Он дышит у нас под ногами, ибо его корнями мы порождены. И каждый листок на деревьях в парижских скверах напоминает вам о том, что хранится в его растительной памяти, — о великом первозданном лесе…
«Я повторяюсь», — с тревогой думал Сильвен, стараясь не показать своей растерянности.
Но студенты это видели: он выдыхается! Почему бы ему не отменить эту лекцию? Тогда можно было бы провести эти два часа где-нибудь на террасе кафе на площади Сорбонны или на скамейках Люксембургского сада — сегодня такая хорошая погода!
Сильвен повернул голову вправо — к высоким узким окнам в решетчатых переплетах, выходящим во внутренний двор Сорбонны. Купол часовни, где покоился Ришелье, был залит майским солнцем. Сильвен чувствовал, что ему самому лучше было бы прогуляться, чем оставаться в аудитории. Получится ли у него довести лекцию до конца?
«Я говорю как будто на автопилоте», — подумал он, словно со стороны услышав собственный голос, когда продолжил лекцию:
— Некоторые ископаемые остатки той древней поры говорят нам о том, что когда-то здесь росли пальмы, бамбук, баобабы…
Полный бред!.. Можно было подумать, что душа Сильвена все еще блуждала вокруг клетки белых обезьян, в то время как язык продолжал артикулировать, словно сам по себе.
— Останки животных еще более интересны. Под Трокадеро были найдены останки крокодила и гигантской черепахи, под улицей Курсель — останки акулы, под площадью Оперы — останки мамонта и северного оленя, в Берси — останки пещерных медведей, под улицей Гренель — останки гиппопотама, под бульваром Распай — останки мохнатого носорога и бизона, под улицей Вожирар — останки гиены… В тысяча восемьсот девяносто первом году в подвале дома номер тридцать шесть по улице Дофина, в самом центре Латинского квартала, был даже обнаружен скелет кита…
Тут Сильвен заметил, что один из студентов, сидевших в последних рядах амфитеатра, со страдальчески-раздраженным видом демонстративно поднял глаза к потолку.
«Опять он!»
Уже почти полгода этот патлатый тип, одетый в черное (по виду — типичный «левак», в терминологии Любена), приходил на лекции профессора Массона — хотя создавалось впечатление, что из-под палки. Бледное лицо молодого человека было наполовину закрыто множеством дредов, но, даже несмотря на это, было заметно его постоянно недовольное и раздраженное выражение — словно он готов был спорить буквально с каждой фразой профессора. Однако он ни разу так и не заговорил во время лекции. При этом его ответы на двух промежуточных экзаменах были просто блестящими — хотя и в них Сильвен чувствовал то же самое с трудом подавляемое раздражение, как если бы ученик просто выполнял правила какой-то навязанной ему игры, не вызывающей у него ни малейшего восторга.
Однако сегодня утром этот студент казался еще более раздраженным, чем обычно. Хотя Сильвен отдавал себе отчет, что его собственная способность к восприятию сейчас понижена — без сомнения, из-за усталости — и любая неловкость может привести к серьезным последствиям. По пути в университет он едва не попал под фургон мясника на площади Контрэскарп. «Жить надоело, урод? Смотри, куда идешь!» — завопил шофер, который, резко вырулив вбок, едва успел затормозить в шаге от знаменитого фонтана.
Сильвен был в ужасе: на миг ему показалось, что за рулем сидит белая обезьяна! А когда он наконец добрался до аудитории, еще одна такая же обезьяна с достоинством сошла с его кафедры, за которой перед этим стояла, как бы уступая ему место…
Стало быть, хотел он того или нет, исчезновение белых обезьян из зоопарка обеспокоило его гораздо сильнее, чем он предполагал. И если он хоть ненадолго расслаблялся, он всюду видел их силуэты — под пюпитрами в аудитории, за окном во дворе, на фресках, среди нимф и атлантов… Странные призраки прошлой бессонной ночи…
«Так, сосредоточься!» — приказал он себе, пытаясь отогнать тревогу хотя бы на время — до окончания лекции.
— Как вы знаете, история Парижа таит в себе множество загадок. Много лет работая над этой темой, я убедился, что многие факты, многие данные оказались погребены и забыты… Как если бы…
Боковым зрением Сильвен снова заметил белую обезьяну, мелькнувшую за окном. Он невольно повернул голову и посмотрел во двор, но там не было никого, кроме азиатского туриста, от которого полицейский, кажется, требовал открыть чемодан, и нескольких студентов. Под насмешливыми взглядами этой публики бедолаге пришлось вывалить свои вещи, в том числе нижнее белье, прямо на каменные плиты, а затем разобрать бритву в доказательство того, что он не террорист.
— …как если бы кто-то специально захотел скрыть от нас эти факты, — продолжал Сильвен, одновременно перебирая в памяти недавние события. — Создать у нас ложное впечатление…
При этих словах студент с косичками что-то процедил сквозь зубы.
Сильвен сделал вид, что не обратил на это внимания.
— Об этом вы мало где сможете прочесть, но в истории Парижа есть огромные белые пятна…
— Как в истории всякого большого города, — сказал неожиданно студент.
Остальные обернулись и посмотрели на него с возмущением, как на святотатца. Но Сильвен испытывал лишь удивление. Впервые его оппонент заговорил на лекции. Голос был хриплым, недовольным.
— Конечно, молодой человек, — произнес Сильвен умиротворяющим тоном. — Но далеко не во всех городах так много мистических загадок…
Он указал за окно. Солнце только что поднялось над куполом Сорбонны.
— Взять, например, эпоху римского владычества. Известно, что армии Цезаря прибыли сюда в пятьдесят втором году до нашей эры. Но почти ничего не известно о том, что происходило следующие полвека. Никаких документов, никаких свидетельств об этом периоде — от основания Лютеции и до Рождества Христова.
На лице студента читалось недоверие. Но кажется, возразить ему было нечего. Убедившись в этом, Сильвен слегка подался вперед, склонившись над кафедрой, и попытался придать себе загадочный вид.
