— Что же происходило в эти пятьдесят лет? Почему все архивы исчезли? Кто был заинтересован в том, чтобы от той эпохи не осталось ни малейшего следа?
Теперь студенты неотрывно смотрели на него, завороженные его страстью к предмету, составлявшей весь смысл его жизни, — эта страсть передавалась и его слушателям.
— Не могло ли это исчезнувшее знание дать нам некий ключ к пониманию сегодняшнего мира? Не помогло бы оно нам разгадать какие-то тайны?..
— Вы говорите как Маркомир! — сказал с сарказмом студент.
В аудитории послышались легкие смешки.
Имя Маркомира было последней каплей. Тот самый автор, чьи бредни читала ему вчера Жервеза; тот дешевый писака, с которым она нарочно сравнила Сильвена, чтобы отбить у него охоту написать собственный роман!..
Чувствуя, как в нем нарастает гнев, профессор медленно снял очки, положил их на стол и сошел с кафедры.
С олимпийским спокойствием, удивившим аудиторию, он поднялся по ступенькам амфитеатра к верхним рядам, не отрывая от оппонента глаз:
— Можете возразить по существу?
Собственный голос показался ему громовым.
Студент побледнел и несколько раз нервно моргнул. Но, видимо, решил не терять лица.
— О чем вообще ваша лекция? — с вызовом спросил он. — Только и слышишь: тайны, загадки!.. Древний лес, потерянный рай, забытая Франция, тоска по прошлому… Можно подумать, речь идет о Виши!
Сильвен опустил голову. От гнева у него мутилось в глазах.
В аудитории воцарилась гробовая тишина. Двух противников разделял лишь пюпитр. Сильвен чувствовал скрытую тревогу своего оппонента — хотя тот, не моргнув глазом, выдержал его взгляд.
— Этот профессор — не ученый, а самозванец. Он попал в университет по протекции, — отчетливо произнес он, обращаясь не к Сильвену, а ко всей остальной аудитории. — Мне об этом достоверно известно.
Дальше все произошло очень быстро.
В одно мгновение студент исчез. Перед Сильвеном сидела белая обезьяна, точно так же иронически и нагло ухмылявшаяся.
Под изумленными взглядами аудитории Сильвен резко отшатнулся.
«У меня действительно что-то с головой!» — в панике подумал он, машинально протирая глаза. По рядам тем временем пронесся явственный подозрительный шепоток. Но Сильвен больше не обращал внимания ни на студентов, ни на своего главного оппонента — его волновало лишь исчезновение белых обезьян. Он чувствовал, что за этим исчезновением кроется нечто очень важное.
— Который час? — машинально спросил он у своего оппонента.
Тот явно ожидал чего угодно, только не этого.
— Э-э… пол-одиннадцатого, — пробормотал он.
Сильвен подумал: «Значит, мама уже открыла музей…»
Вернулись ли обезьяны? А если нет, что делать? Будет ли Любен держать язык за зубами?
— Я должен знать… — вслух произнес он, бегом спускаясь по ступенькам и не глядя на учеников. — Лекция окончена!
Глава 13
— Ну что?
— Ничего… Они исчезли бесследно!
Несмотря на усталость после бессонной ночи, Жервеза была взвинчена и напряжена, глаза ее лихорадочно блестели. Она сидела за столом в своем полутемном кабинете, машинально перебирая все, что попадалось ей под руку.
— У тебя разве нет лекций сегодня утром? — спросила она удивленно, словно вдруг спохватившись.
— Их частично отменили, из-за новых правил безопасности, — ответил Сильвен.
И тут же подумал о собственной лжи: «Звучит правдоподобно». Он ожидал этого вопроса и заранее выдумал объяснение — как мальчишка-прогульщик.
Колокола церкви Сен-Медар прозвонили одиннадцать утра, что вывело мать и сына из оцепенения.
— У меня такое впечатление, что все вокруг разваливается, — сказала Жервеза, слегка подвигая к нему свежий номер «Фигаро», лежащий у нее на столе. — Ты уже читал? Несколько грудных детей похищены прошлой ночью в этом квартале! Теперь, оказывается, даже младенцы под угрозой!
Да, Сильвен уже знал об этом из разговора двух охранников, стоявших у входа в университет. Тот, что был старше, жил как раз в том доме, откуда похитили одного из детей.
Срывающимся голосом Жервеза прибавила: «Это гибель для семьи…» — и чуть дрожащими пальцами погладила фотографию в серебряной рамке. Сильвен знал, о чем думает мать, — но сам смотрел на эту фотографию без особого волнения. Это была единственная фотография его отца Венсана и сестры Сильвии, сохранившаяся после гибели обоих в автокатастрофе, тридцать три года назад — всего через шесть недель после появления близнецов на свет. Но Жервеза никогда об этом не говорила. Было ли это молчание — или скорее запрет говорить, нечто вроде сицилийской omerta — одним из тех защитных барьеров, которыми Жервеза окружала сына? Ведь, как ни странно, эта трагедия ничем не омрачала его детства — очевидно, потому, что он не знал никаких подробностей, а Жервеза их не сообщала.
Когда в детстве он просил: «Мам, расскажи про папу и Сильвию!», Жервеза усаживала его к себе на колени и спокойно произносила каждый раз одно и то же: «Папа и Сильвия остались в прошлом, Сильвен. Ты — мое будущее и моя надежда. Наше будущее и наша надежда…»
Постепенно отец и сестра превратились для него в какие-то далекие смутные тени. Жервеза, рассказывая о себе — например, во время газетных и телевизионных интервью и репортажей, — никогда не упоминала о трех годах своего замужества, как если бы Сильвен был для нее даром Божьим.
Но сейчас хранительница музея казалась растроганной до глубины души.
— Сначала похищение детей, потом животных, — вполголоса произнесла она, поднимаясь из-за стола. — Кто следующий?..
Она подошла к окну и раздвинула занавески. Сильвен заморгал, ослепленный ярким светом.
На лице Жервезы отражалось отчаяние.
— Если бы я только знала!.. — простонала она, распахивая окно.
С улицы в кабинет хлынула волна жара, насыщенная запахами свежескошенной травы и сахарной ваты. Словно сама жизнь ворвалась в комнату, являя резкий контраст с ее печальной внутренней атмосферой. Возгласы детей, треск газонокосилок, крики животных из зоопарка (громче всех звучал павлиний)… В Ботаническом саду кипела жизнь, бурлила природная энергия. В этом буйном веселье чувствовалось, однако, что-то нездорово-обреченное — словно парижане, не уверенные в том, что будут живы завтра, спешили насладиться этим весенним днем — может быть, последним…
Но Жервеза как будто ничего этого не замечала — взгляд ее был прикован к какому-то синему пятну между двух клеток, недалеко от входа в зоопарк.
Сильвен, охваченный жалостью к матери, приблизился к ней — и тогда понял, на кого она так пристально смотрит.
«Любен…»
