«…Если расследование похищения детей, судя по всему, продвигается успешно, то на данный момент не существует никаких версий другого ужасного сегодняшнего происшествия, случившегося на берегу Сены. Несколько часов назад Леон Булар был обнаружен с отрезанной ногой на набережной острова Сен-Луи, а тело его друга, Камеля Саади, с которым они вместе рыбачили, было найдено израненным и полностью обескровленным на берегу возле Арсенала. Эксперты утверждают, что только хищное животное могло нанести подобные раны…»
— Ужас какой! — воскликнула Габриэлла.
Нужно было подумать о чем-то другом… Просто необходимо было подумать о чем-то другом!
Проведя чуть повлажневшей ладонью по волосам Сильвена, она предложила:
— Может, прогуляемся? — И, помолчав, добавила: — Обнимемся… с Парижем?
Пятница, 17 мая, 12.38
— Видишь, вон там, наверху, окно?.. — говорю я, останавливаясь возле массивного здания постройки 30-х годов, напротив Аустерлицкого вокзала. — Это та самая комната, откуда был украден ребенок.
Мюгетт с сомнением смотрит вверх:
— Ты в этом уверена?..
— Конечно! — говорю я не без некоторой бравады. — Я наблюдательная, и у меня хорошая зрительная память.
— Да, но здесь нет твоих камер. — с сомнением говорит Мюгетт, которую я уже давно посвятила в тайну своих энтомологических наблюдений, посчитав, что она заслуживает доверия.
И я в ней не ошиблась: несмотря на свое первоначальное изумление, Мюгетт в течение всех тех девяти месяцев, что мы с ней знакомы, хранит мой секрет. Она никому не сказала ни о моих камерах, ни о технических приспособлениях, которыми нашпигован «машинный зал» в моей квартире. К тому же она стала для меня, как это принято называть, «лучшей подругой». Я даже мысленно заключаю это определение в кавычки, поскольку для меня дружба — понятие относительное. Мы с Мюгетт самые младшие в нашем классе: ей пятнадцать, мне уже почти четырнадцать. О, разумеется, до моего ай-кью ей далеко (у нее он всего 160), но мы обе считаемся «продвинутыми». Это с самого начала нас объединило. Но кроме этого, у нас нет ничего общего. Мюгетт — высокая, худая, гибкая блондинка. Она выглядит взрослой, уже почти женщиной. А я — маленькая, пухленькая брюнетка, на вид совсем девчонка…
Но мы подруги — несмотря на наши различия, наши расхождения, наши постоянные стычки, в которых морализаторство Мюгетт сталкивается с моим цинизмом.
Именно поэтому я рассказываю ей все как есть, отловив ее в лицее после своего визита к мадам Отокорэ.
Мюгетт делает стойку! Моя авантюра с комиссаром Паразиа поражает ее воображение!
Мы покупаем горячие сэндвичи с сыром и ветчиной на улице Суффло, и я посвящаю ее в свой план:
— Я собираюсь вести свое собственное параллельное расследование…
— Хочешь поиграть в Шерлока Холмса?
— Именно. И если хочешь присоединиться ко мне в роли Ватсона, то…
— Почему бы и нет?
И вот мы стоим возле дома, где произошло одно из пяти похищений: улица Николя Уэля, Дом 1.
— Настоящий «человейник», — замечаю я, глядя на мрачный, без всяких украшений фасад многоквартирного дома.
— Поезжай в любой спальный район — и ты увидишь, что такое настоящая «концентрационная архитектура». Этому Ле Корбюзье в концлагерях бы свои дома строить!..
Ох уж эта Мюгетт со своими нравоучениями!..
Но факт, что дома вроде этого нагоняют тоску одним своим видом. Стиль 30-х — помпезный и угрюмый. Таких домов много было в фашистской Германии и сталинском СССР — высоких, как правило, двухцветных, с многочисленными узкими окнами, напоминающими бойницы. Этот дом отличается от них только затейливой витой надписью «Вилла „Аустерлиц“», идущей поверху узорчатых чугунных ворот, закрывающих центральную арку.
— Ну, что теперь? — не выдерживает Мюгетт, после того как я минут десять молча осматриваю окрестности. — Надеюсь, нам не придется устраивать допрос родителям похищенного ребенка?
— Нет. Я уже виделась с одной из матерей сегодня утром. Теперь я буду действовать незаметно.
— Незаметно? — с иронией повторяет Мюгетт.
Прохожие с удивленным видом на нас оборачиваются. Кое-кто с ужасом смотрит на дом. Хозяин магазинчика напротив, стоя на пороге, указывает покупателю на окна квартиры, в которой произошло несчастье. Неподалеку от них переминаются с ноги на ногу трое полицейских. Кажется, они нас заметили.
— Пошли, я хочу как следует все осмотреть.
Мюгетт еще некоторое время смотрит на окна квартиры, потом пожимает плечами и следует за мной по улице Николя Уэля.
В сущности, это не улица, а тупик: один ее конец упирается в стену, за которой виднеется буйная растительность — настоящие джунгли.
Переплетенные кроны деревьев и увитые плющом стволы образуют как бы вторую стену — растительную изгородь.
— Интересно было бы знать, что там, за этой стеной, — говорю я, приближаясь к ней.
После минутного колебания я поворачиваюсь к Мюгетт:
— Не послужишь ли мне лестницей?
Мюгетт демонстративно глубоко вздыхает и закатывает глаза. Но она прекрасно знает, что я от нее не отстану, пока не добьюсь своего. Она подходит к стене и подставляет мне сложенные ладони в качестве ступеньки.
— Иногда я задумываюсь: а не слишком ли это похоже на рабство? — говорит она.
— Можно и так назвать, — невозмутимо говорю я, забираясь на стену.
Оказавшись наверху, я в изумлении замолкаю.
Что это за место? Какой-то заброшенный парк? Обломок одного из «затерянных миров»?
Несколько строений из красного кирпича почти полностью увиты плющом. Зрелище в целом напоминает какой-то старинный романтический пейзаж.
Как будто природа решила взять реванш и вернуть себе то, что прежде отвоевал у нее человек.
— Ну что? — спрашивает Мюгетт уже с непритворной усталостью.
— С ума сойти… — бормочу я.
— Что там?
Я уже собираюсь ответить, как вдруг среди огромных папоротников появляется чей-то силуэт. Когда человек подходит ближе, я различаю старика в потрепанной униформе, выглядящего как городской Робинзон.
Он раздвигает густые заросли, и за ними оказывается… хижина! Вот это да! Сходство с Робинзоном — стопроцентное!
Я растерянно говорю:
— Хижина…
— Что? Что ты видишь?
— Охотничью хижину, — отвечаю я. — Это же надо — в центре города!..
Внезапно все исчезает: хижина, лес, Робинзон.
Я плюхаюсь в пыль на пятую точку, и мои зубы клацают.
Мюгетт роняет меня на землю, не в силах больше удерживать.
