Возможно, они становятся видимыми только при свете луны — слабо фосфоресцирующие пятна, цепочкой тянущиеся от окна детской до самого фундамента.
Эти фантастические, почти нереальные отпечатки мерцают и переливаются в лунном свете, как будто он их заряжает. Когда на луну набегает небольшое облачко, отпечатков снова не видно.
Но я уже разглядела все что нужно. Эти отпечатки для меня путеводные следы — все равно что крошки для Мальчика-с-пальчика.
Преодолевая страх, я вплотную подхожу к тому месту, где нога похитителя (да, я уверена, что видела следы пальцев!) оставила на стене последний отпечаток.
И тут я ощущаю под ногами что-то твердое — под слоем растущей на газоне травы. Я опускаюсь на колени. Брюки тут же становятся мокрыми от росы. Я на ощупь начинаю шарить руками по траве и быстро обнаруживаю стальную круглую пластину. Это оказывается крышка люка.
«Значит, люк…» — думаю я, все меньше уверенная в себе. Луна снова выходит из-за облаков и заливает все вокруг ярким светом.
Я вцепляюсь в край крышки обеими руками, и мне удается ее приподнять.
В нос мне ударяет тошнотворный запах тины и затхлой воды. Однако, судя по всему, это не канализационный люк.
В глубокую шахту, похожую на колодезную, ведет узкая стальная лестница.
«Тринитэ, во что ты ввязываешься?»
Я ставлю ногу на первую перекладину.
К чему колебаться? Чего бояться? Я у себя дома, в конце концов! Ну, даже если и под домом — все равно. С другой стороны, не такая уж хорошая идея — спускаться туда так поздно, без света, не зная, что может оказаться внизу.
Но, несмотря на все сомнения, я начинаю спускаться.
Почти сразу же я оказываюсь в полной темноте, и меня все сильнее охватывает страх.
Я вдруг вспоминаю, что мне тринадцать лет, — и это еще усиливает ощущение собственной уязвимости. Поединок между решительностью и страхом воистину жесток! И еще этот запах воды, реки — все ближе и ближе… Но я продолжаю спускаться, цепляясь за влажные скользкие прутья. Однако стоит лишь подошве одного из моих «конверсов» коснуться воды, сердце у меня замирает, и уже в следующий миг я начинаю торопливо взбираться обратно. Кровь стучит в висках. Подъем занимает у меня едва ли не меньше времени, чем спуск.
Оказавшись наверху, я падаю на траву и с жадностью вдыхаю свежий воздух.
«Идиотка, просто идиотка!» — говорю я себе, стыдясь своих страхов.
Бросить такой невероятный след!.. Я думаю об ужасе детей, об отчаянии их родителей, вспоминаю взгляд Нади Шовье… Какое я имею право медлить? Чего ждать?
Но все же я решаю вернуться в квартиру за необходимым снаряжением: резиновые сапоги, карманный фонарик, рюкзак…
Я даже не беру на себя труд закрыть люк.
Но когда я поднимаюсь к себе на этаж, меня снова охватывает тревога.
Дверь!.. Дверь моей квартиры открыта!
Однако я точно помню, что закрыла ее, когда уходила. Ноги у меня подкашиваются, и даже мысли в голове застывают. Кто-то подстроил мне ловушку?.. Кто-то ждет меня внутри, чтобы…
Рука на моем затылке.
Холодная… ледяная!
Я кричу.
— Что ты делаешь на улице в такое время?
— М… мама?..
Она смотрит на меня с явной растерянностью.
— Конечно, это я. С тобой все в порядке, Дорогая?
Я не в силах ничего ответить.
На пороге появляется отец:
— Ах вот она где!..
Он приближается и целует меня в лоб.
— Мы тебя всюду искали. Уже полчаса, как мы приехали.
— Приехали… откуда?
— Из Буэнос-Айреса, — отвечает мама и изображает одну из фигур аргентинского танго. — Ты разве не получила наше сообщение?
Мысли у меня путаются. Я опускаю глаза и с некоторым облегчением говорю себе: «Что ж, экспедиция отменяется…»
Глава 27
Погода была прекрасной. Лучи солнца мягко, словно лебяжий пух, гладили кожу Сильвена.
Высоко в небе у него над головой птицы играли с ветром: они парили в нем, словно в воздушной реке, — а иногда бросались против течения, задевая высокие кроны деревьев, чуть покачивающихся, как тростник поутру. Сидевший под огромным тополем ребенок, одетый в красное, с наслаждением грыз хлебную корку. Сильвен отметил, что он так торопился ее доесть, словно боялся, что ее отберут.
Девушка, собиравшая клевер в нескольких метрах от него, расхохоталась:
— Ешь помедленнее, а то подавишься!
Заметив Сильвена, она слегка покраснела.
— Привет, — неуверенно сказала она, отбрасывая волосы за спину с непринужденным кокетством. Но этот жест был излишним — она и без того была восхитительна.
Сильвен ничего не ответил. Он приблизился к ней, сияя от счастья. У девушки был красивый, благородный профиль, во всех ее движениях чувствовалось прирожденное изящество. Сейчас ее поза была грациозно-расслабленной. Юбка была слегка приподнята на коленях, чтобы не помялась. Грудь, хорошо различимая в вырезе платья, была уже вполне зрелой. Когда девушка, собираясь подняться, немного подалась вперед, Сильвен разглядел даже темноватый ореол вокруг сосков.
— Привет, — смущенно сказал он, протягивая ей руку.
Но она снова расхохоталась и мгновенно скрылась в зарослях высокой травы.
— Вы ее напугали, — сообщил ребенок, не прекращая жевать.
Сильвен был совершенно сбит с толку. Ему вдруг показалось, что ветер стал прохладнее.
— Я… я не хотел…
Ребенок теперь тоже казался испуганным.
— Слишком поздно! — сказал он, вздрогнув.
В этот момент Сильвен ощутил внезапно накатившую сзади волну жара, словно у него за спиной распахнулась топка гигантской печи.
Он обернулся и побледнел:
— Боже мой!..
Пожар распространялся с молниеносной скоростью. Даже облака вспыхнули. Деревья превратились в гигантские пылающие факелы.
Но больше всего удивляла тишина. Ни шороха, ни звука. Не было слышно ни треска горящих веток, ни грохота рушащихся зданий. Только яркий оранжевый свет, заливающий всю эту ужасную сцену…
Странно, но Сильвен стоял неподвижно, не пытаясь убежать. Страха не было.
— Ты… ты остаешься здесь? — спросил он у ребенка, который тоже успокоился.
— А почему я должен уходить?
И в самом деле — почему?..
Пожар кончился. Теперь Сильвен видел перед собой песчаную пустыню, в разных местах которой возвышались древние руины.
