— Это просто магнитофонная запись… — разочарованно произнесла Тринитэ.
В сквере воцарилось уныние. Беженцы, нагруженные чемоданами и сумками с провизией, растерянно оглядывались по сторонам, как потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове.
Сильвен смотрел на эту картину с беспокойством и в то же время с некоторой долей интереса: он часто пытался представить себе, как будет выглядеть конец света.
«А что, если это и есть апокалипсис?» — спрашивал себя профессор, глядя на растерянную толпу. Может быть, он действительно наблюдает за началом глобальной катастрофы? Но ведь это уникальнейший шанс — увидеть зрелище столь грандиозное и… воистину последнее. Сильвен чувствовал необычное, сладостное опьянение, в котором было даже что-то нарциссическое. Это даже можно было назвать радостью…
— Ну, и что теперь?
Кто-то дергал его за рукав. Конечно же Тринитэ. Но малышка была права — долго оставаться в том состоянии, в котором пребывал Сильвен, было опасно.
Что же делать? Спасаться бегством? Укрыться где-то в городе вместе со всеми остальными? Но, может быть, он и Тринитэ еще могут сыграть вдвоем какую-то свою роль?
Сильвен колебался. «Я ведь хотел встретиться с Габриэллой», — вспомнил он. Но наконец он сам схватил Тринитэ за руку и повел к выходу из сквера. Раздраженно взглянув в небо, он пробормотал:
— Думаю, нам стоит потребовать объяснений у одной почтенной сотрудницы Ботанического сада…
Воскресенье, 19 мая, 10.00
— Ах нет, месье Сильвен, мадам хранительницы уже нет, — ответил Жозеф, нервно теребя в руках бейсболку.
— Где же она? — спросил Сильвен, с изумлением обозревая разгром, царивший в Ботаническом саду.
Повсюду разъезжали грузовики, оставляя глубокие вмятины от колес на аллеях, газонах и клумбах. Бордюры, изгороди, таблички с надписями — все было разрушено и повалено.
Жозеф указал на один из грузовиков, в кузове которого стояла тесная перевозная клетка с тремя медведями. Взгляды у них были встревоженными и растерянными, как и у людей.
— Всех животных эвакуируют. Ваша мать уехала в семь утра, с самой первой партией…
— А куда их увозят? — неожиданно спросила Тринитэ, которая последние десять минут молча шла рядом с Сильвеном и младшим смотрителем зоопарка.
Жозеф покосился на Сильвена, не зная, что ответить. Но девочка смотрела на двух взрослых с такой настойчивостью, что Сильвен, хотя перед этим строго запретил ей вмешиваться в разговор, в замешательстве пробормотал:
— Это Тринитэ, моя… племянница.
— Я и не знал, что у вас есть племянница, месье Сильвен…
— И у племянницы есть вопрос, — заявила Тринитэ. — Куда Жервеза Массон увезла животных из зоопарка?
Жозеф судорожно сглотнул, словно находился на допросе, и ответил:
— В долину Шеврез, к югу от Парижа. Если потребуется, они будут перемещены оттуда в более безопасное место… — И словно желая подбодрить собеседников, прибавил: — Это все-таки лучше, чем во времена Парижской коммуны: в тысяча восемьсот семьдесят первом году парижане просто-напросто съели всех животных из зоопарка… Даже гиен!
Он нервно рассмеялся, но никто его не поддержал. То, что происходило вокруг, не располагало к веселью.
В зоопарке царило столпотворение: служащие, полицейские и даже пожарные открывали одну клетку за другой, громко переговариваясь:
— Поаккуратнее с игуанами!
— Гориллы надежно скованы?
Сильвен молча смотрел на всех этих людей, которые зигзагами перемещались от клетки к клетке и, словно для того, чтобы немного обуздать собственную тревогу, то и дело проверяли замки, гладили животных, хлопали по плечам смотрителей…
«Действительно конец света…» — подумал он, делая над собой усилие, чтобы не поддаться панике и не обратиться в бегство, вместо того чтобы остаться здесь и помочь эвакуировать хищных животных.
— А где Любен? — вдруг спросила Тринитэ.
Жозеф снова удивленно взглянул на девочку — он явно не ожидал от нее такой осведомленности.
— Да, а в самом деле, — спохватился Сильвен, — где Любен?
— Он уехал вместе с мадам Массон сегодня утром. Она сопровождала грузовик с варанами, он поехал с пандами…
«Вараны, панды», — машинально повторил про себя Сильвен. Вид охваченного хаосом зоопарка вызывал у него еще большее смятение, чем паника, царящая в городе.
«Такое ощущение, что все еще только начинается», — подумал он, заметив краем глаза солнечные блики на воде Сены, протекавшей с другой стороны зоопарка.
Ему вдруг показалась совершенно абсурдной сама мысль о том, что его мать могла иметь к этой катастрофе какое-то отношение.
— А белые обезьяны?
Жозеф сделал озабоченную гримасу, потом ответил:
— А вот с ними очень странная штука: мадам Массон специально попросила их не трогать и никуда не увозить. Они единственные из всех животных остаются. Да посмотрите сами — вон они!
Действительно, клетка белых обезьян оставалась единственным обитаемым жилищем во всем зоопарке.
Увидев животных, Сильвен вздрогнул. Вчерашняя сцена из подземной лаборатории как наяву предстала перед его глазами, а вместе с ней вернулось и чувство дурноты.
«Но они все здесь, все пятеро», — отметил он. Пятеро несчастных животных, таких красивых, с такими необычными повадками, сидели за старой, местами проржавевшей решеткой. «Невозможно себе представить, чтобы они похищали младенцев…»
Он сразу опознал среди них трех вчерашних жертв — они забились вглубь клетки, за груду старых шин, и там зализывали раны.
У клетки расположились двое охранников. Они с жадностью жевали сэндвичи. Увидев Жозефа, один из них спросил:
— Ну что, старуха вернулась?
При слове «старуха» Жозеф отвернулся, избегая встречаться взглядом с Сильвеном. Он отрицательно покачал головой и пробормотал:
— Но так или иначе, мадам Массон распорядилась, чтобы обезьян оставили на месте.
— Она спятила! — нервно сказал охранник. — Всех нужно увозить!
Его напарник — в такой же форме, с такой же физиономией головореза — повернулся к нему и спросил:
— Ты слышал Маркомира по радио?
— Да его все слышали!
— Моя жена прочитала его роман. Она говорит, там все начинается точно так же, как у нас сегодня утром…
— Это правда, — прошептала Тринитэ на ухо Сильвену. — Но какова роль Маркомира во всем этом?
— Не знаю, — ответил Сильвен вполголоса, чувствуя, как на него снова наваливается усталость.
Внезапно раздался громкий крик:
— ОСТОРОЖНО!
