Сильвен снял очки, и лицо его показалось Жервезе непривычным, почти чужим.
— Ты, кажется, хотела мне еще что-то сказать?..
Жервеза бросила взгляд на тень в окне замка, словно ища поддержки.
Потом, переведя дыхание, ответила:
— Да, Сильвен… Прости меня за то, что я сказала по поводу твоей книги… Ты, конечно, имеешь право работать над чем хочешь. Для этого тебе не нужно спрашивать у меня благословения. Ты ведь, в конце концов, уже взрослый, так?
В голосе матери звучала легкая ирония, но именно это парадоксальным образом подействовало на Сильвена умиротворяюще. Он с прежней мягкостью улыбнулся Жервезе:
— Ты права, мама: я уже взрослый.
Хранительница музея не ответила на улыбку и произнесла, на сей раз с прежней твердостью:
— Ну а пока проводи меня до Ботанического сада. Половина фонарей не горит, и я почти ничего не вижу.
В тот же момент Сильвен совершенно естественным, непринужденным жестом мягко взял мать за руку:
— Конечно, мам.
Когда они уже отдалились от «Замка королевы Бланш», к нему с другого конца улицы подъехал полицейский автомобиль и остановился у входа. Когда пятеро полицейских быстро выпрыгнули из него и, словно стая гончих собак, бросились вверх по лестнице, Жервеза и Сильвен уже обогнули здание гобеленовой мануфактуры.
Четверг, 16 мая, 21.53
— Он исчез! — рыдает Надя. — Его украли!
— Успокойся, — бормочет Жан, — полиция вот-вот прибудет.
Я, почти так же взвинченная, как и они, включаю изображение с камеры 3. Детская в самом деле пуста! Кроватка на месте, простыни смяты. Окно, выходящее на улицу, широко распахнуто. Если ребенка и впрямь украли, тот, кто это сделал, должен был войти и выйти именно этим путем.
И надо же — я ведь могла все увидеть своими глазами!..
Жан изо всех сил пытается сохранить спокойствие.
— Надя, когда вы вернулись с прогулки, что ты делала? — спрашивает он.
Бедная Надя, запинаясь, говорит:
— Я… я искупала Пьеро… потом… дала ему бутылочку… и уложила его спать…
Жан подходит к распахнутому окну:
— Ты уверена, что окно было закрыто?
Надя пожимает плечами, потом слабо кивает:
— Да… я даже подумала, не открыть ли его… из-за жары… но не стала…
Жан скрещивает руки на груди и оглядывает комнату.
— А это что? — вдруг спрашивает он, неожиданно обнаружив, что ковер на полу весь пропитан водой. И, склоняясь над кроваткой, прибавляет: — Все мокрое!
Он берет в руки бумазейное одеяльце, и создается впечатление, что оно весит целую тонну. Когда Жан выжимает его над полом, вода льется ручьями.
Внезапно Жан и Надя одновременно вздрагивают: слышится сигнал домофона.
— Полиция!
— Лестница «Б», третий этаж
[4]
, — говорит Жан, нажав кнопку домофона. Потом поворачивается к Наде: — Все уладится, вот увидишь.
Она стоит у окна гостиной и, кутаясь в пеньюар, смотрит наружу — на бывшую гобеленовую мануфактуру.
— Все было так хорошо… — со стоном произносит Надя и, отвернувшись от окна, прислоняется спиной к стене рядом с ним.
Затем в комнату входят пятеро полицейских. Все в форме, кроме одного — сутулого мужчины лет пятидесяти в кожаной куртке.
— Комиссар Паразиа, — представляется он, стараясь говорить не таким резким тоном, как, судя по всему, привык. — Вы месье и мадам Шовье?
Надя и Жан смущенно кивают.
— Я искренне сожалею о том, что у вас случилось, и уверяю вас, что мы сделаем все, чтобы вернуть вашего ребенка… Вы позволите осмотреть его комнату? — спрашивает он, в то время как один из его подчиненных ставит на диван небольшой чемоданчик и извлекает оттуда латексные перчатки и какие-то инструменты.
Жан указывает ему комнату. Я снова переключаюсь на изображение с камеры 3.
— Все мокрое насквозь!.. — пораженно шепчет один из копов.
Я включаю второй монитор, чтобы наблюдать за двумя комнатами одновременно.
Комиссар Паразиа остается в гостиной. Он обыскивает каждый уголок с профессиональной дотошностью. Потом, очень медленно, стягивает свою кожаную куртку и вешает ее на спинку стула.
— Мадам?.. — мягко произносит он, подходя к Наде, и сочувственно улыбается.
Глаза Нади полны слез.
Комиссар утешительным жестом кладет руку ей на плечо и делает знак сесть рядом с ним на диван:
— Расскажите, как все произошло…
Надя рассказывает, но ничего ценного не сообщает: пришла с прогулки, уложила ребенка, потом вернулся с работы Жан… Какой-то шорох, пустая детская, открытое окно, мокрый насквозь ковер…
Комиссар записывает показания на цифровой диктофон Olympus LK 673.
Странно, но Паразиа, судя по всему, не удивлен рассказом. При каждой новой подробности он кивает, словно именно это ожидал услышать.
Когда Надя заканчивает рассказ, один из копов просовывает голову в дверь:
— Патрон, вам стоит взглянуть…
— Что такое?
— Там, в детской… — отвечает коп, бросая удивленный взгляд на хозяев квартиры.
Комиссар выходит.
Остальные полицейские собрались в детской; они неотрывно смотрят в потолок.
— Как вы думаете, патрон, что это?
Паразиа несколько мгновений разглядывает потолок, потом издает глухое ворчание.
— Месье Шовье! — говорит он громко.
Едва войдя в детскую, Жан все понимает, и лицо его озаряется надеждой.
— Я и забыл! — восклицает он. И, указывая пальцем прямо на меня, добавляет: — Нужно пойти к ней — может быть, она что-то видела!
Глава 3
И вот они оказались возле Ботанического сада.
Сильвен знал, что по ту сторону высоких гранитных стен ночь кажется светлее. И свежее. Окруженные высокими деревьями и всевозможной растительностью тропинки уводили в царство безмолвия. Тишина была густой, плотной, насыщенной растительными запахами. Если на улицах Парижа аромат распускающейся листвы был легким, мимолетным, то здесь он пропитал стволы и стены и щедро лился в окна. Настоящий растительный Эдем, который Сильвен помнил с детства во всех подробностях.
Ботанический сад был основан еще при Людовике Тринадцатом и назывался тогда «Королевский сад лекарственных растений» — но как же он с тех пор изменился! Вначале это был обычный средневековый аптекарский огородик, устроенный в основном «ради развлечения Его Величества», — но он все больше разрастался, по мере того как природа постепенно оставляла Париж. Потом вокруг него появились мощные стены, выросли учебные корпуса, лаборатории, выставочные галереи, возник зоопарк — один из старейших в Европе. Во времена Французской революции Королевский сад превратился в Музей естественной истории. А сейчас это был один из самых красивых природных уголков во всем Париже. В Лондоне тоже был ботанический сад, в Нью-Йорке и Берлине — знаменитые зоопарки, но парижский Ботанический сад — настоящий островок зелени между Сеной, Аустерлицким вокзалом, Университетом имени Жюссье
[5]
и главной парижской мечетью — обладал особым, неповторимым шармом.
