— Это я выбрал вам имена, — признался тот. — Габриэллой звали мою бабку. Сильвеном — отца.
— Габриэлла… — повторил Сильвен, словно это имя было единственным, что могло помочь ему не сойти с ума.
— Официально считалось, что Габриэлла — ребенок моей единственной дочери…
— …которая оставила ее тебе, едва лишь малышке исполнилось несколько месяцев, — пробормотал Сильвен. — Да, я помню…
Любен кивнул.
— Сначала мы с Жервезой собирались воспитывать вас раздельно. Но потом решили, что будет проще и надежнее поселить вас под одной крышей, в здании музея. Не мог же я, в самом деле, растить Габриэллу в этом гадюшнике…
Любен слабым жестом обвел залитую водой комнату. Весь его домишко буквально стонал, словно не в силах выслушивать этот рассказ. Стены дрожали, задвижки на дверях и окнах скрипели.
— Главным для меня и Жервезы было то, чтобы вы всегда были у нас на глазах. Вот так вы и выросли: в «параллельном мире» Ботанического сада… Как животные в заповеднике — вроде бы и на воле, и в то же время взаперти.
Сильвен едва сдерживался, чтобы не задавать вопросов, которые жгли ему губы. Какие новые ужасные подробности ему предстоит узнать?..
«Но мне нужно это знать!»
Его подбородок дрожал, губы по-прежнему шевелились: он беззвучно выговаривал какие-то слова. Наконец Сильвен сумел вслух произнести:
— Но… если вы хотели влить свежую кровь в аркадийцев — тогда почему вы не отдали нас им, вместо того чтобы растить при себе, как человеческих детей?
Взглянув на него с грустью, Любен откинулся на спинку кровати. Намокшее покрывало хлюпало, как пропитавшаяся водой губка.
— Ах, Сильвен, друг мой… Если бы все было так просто!..
В глазах смотрителя Тринитэ уловила целый вихрь эмоций.
— Сначала мы должны были убедиться, что вы вообще жизнеспособны… учитывая ваше… происхождение.
Перед глазами Сильвена снова возникло отвратительное зрелище: его мать, совокупляющаяся с самцом обезьяны…
— Потом все здесь к вам привыкли: смотрители зоопарка, сотрудники музея, жители соседних кварталов, посетители… Когда вы были маленькие, все, кто видел, как вы играете в саду — как будто на огромной персональной детской площадке, — называли вас…
— Адам и Ева, — прошептал Сильвен.
— Да, или Поль и Виржини, — прибавил старик с ностальгической улыбкой.
Но Тринитэ, отбросив всю эту романтику, напрямик спросила:
— Но ведь не восхищение окрестных жителей заставило вас отказаться от первоначального плана?
Любен со стоном вытянулся на кровати. Его лицо побледнело. Угли в камине погасли, полностью залитые водой.
— Нет… просто нам неожиданно повезло…
Тринитэ взглянула на него непонимающе.
— Вскоре после рождения Сильвена и Габриэллы парижская мэрия развернула масштабные подземные работы, которые даже Жервеза и ОЛК не смогли остановить.
— Какие работы?
— Прокладку новых линий RER
[14]
.
— И что же?
— Сами о том не подозревая, рабочие засыпали все ходы, ведущие в Аркадию…
— И… аркадийцы оказались заперты под землей? — в замешательстве проговорила Тринитэ. — Они не смогли оттуда выйти, даже когда работы закончились?
— Нам ничего не было об этом известно…
— Как это ничего? — спросил Сильвен.
— Мы с Жервезой ждали их появления в любой момент. Мы готовы были отдать им полный отчет о наших экспериментах, об эволюции белых обезьян — поскольку, разумеется, они ничего не знали о твоем с Габриэллой существовании…
— А они так и не пришли…
Глаза Любена на мгновение широко раскрылись.
— Никогда.
Тринитэ, ничего не понимая, смотрела на комнату, на грозящую ворваться в дом убийственную воду за окном, на весь этот мир, стоящий в двух шагах от гибели…
— Но тогда… вот это все…
— За те много лет, что аркадийцы ничем не напоминали о себе, мы почти успели забыть их мир, ныне отрезанный от нашего. ОЛК превратилось в обычный клуб, собрание доморощенных исследователей подземелий, белые обезьяны превратились в обычное развлечение для посетителей зоопарка, а Сильвен и Габриэлла — в обычных детей…
Любен протянул руку к своему воспитаннику. Тот слабо сжал ее, избегая, однако, встречаться взглядом со стариком.
— Да, в наших настоящих детей! В конце концов, мы ведь и правда были вашими родителями. Мы стали ощущать ответственность за вас — а раньше мы ничего подобного не испытывали, увлеченные лишь своими опытами… Мы поняли, какой страшной трагедией может стать потеря ребенка…
В голове у Сильвена словно гудел колокол, сердце молодого мужчины отчаянно колотилось, но он продолжал молча слушать.
— Восемь месяцев назад, — помолчав, продолжал Любен, — они появились снова…
— Кто?
— Аркадийцы.
— Как?
— За тридцать с лишним лет они, очевидно, прорыли новый ход на поверхность.
— И… где они появились?
— В Ботаническом саду. Все произошло очень просто. Один из них подошел к Жервезе возле клетки белых обезьян и спросил: «Вы не забыли нас, мадам хранительница?»
— Чего он хотел?
Любен с силой растер ладонями лицо:
— Узнать, насколько мы продвинулись в наших экспериментах…
— И что же?
Любен нахмурился:
— Из всех вариантов поведения твоя мать выбрала наихудший… Вместо того чтобы выложить карты на стол или попытаться скрыть от наблюдателя ваше существование, она запаниковала и притворилась, что вообще его не узнает.
— И даже его не выслушала?!
— Нет, выслушала, но, когда он закончил свой рассказ, она посмотрела на него в упор и произнесла: «Месье, я не знаю, кто вы, но вы беспокоите наших посетителей, и я прошу вас покинуть зоопарк» — тем тоном, который тебе и всем нам так хорошо знаком. А потом позвала Эрве и Жозефа и велела им проводить его до выхода на улицу Линнея…
— Как наблюдатель отреагировал?
— Он остался невозмутимым, лишь сказал: «Ну что ж, если вы, мадам хранительница, предлагаете мне эту игру, я сделаю свой ход через двадцать четыре часа».
— И что произошло через двадцать четыре часа?
— Взрыв в Майо…
Все трое долго молчали. Комната Любена все больше напоминала бассейн.
— А еще через день Жервеза нашла записку — кто-то приклеил ее скотчем к прутьям клетки белых обезьян. В ней было написано: «Ну что, теперь память к вам вернулась, мадам Массон?»
