Размышляя над этой загадкой, она испытала прилив беспокойства другого рода, более острого.
Она обернулась и окинула взглядом просторное помещение.
Зал управления был погружен в темноту. Розоватое свечение экрана было единственным источником света, но оно озаряло пространство только в радиусе двух метров от монитора. По указанию Бланеса час назад она выключила ускоритель и отключила от сети все остальные компьютеры и оборудование. Батарейка от ее часов лежала на столе (хотя по компьютерным часам она могла следить за временем — было уже почти двенадцать). Снаружи продолжал бушевать хаос. Неистовство бури было слышно даже через стены. В окна билась бесконечная волна дождя.
Ничего странного Элиса не увидела, только тени. Но ее беспокойство возросло.
За десять лет это ощущение стало привычным, наложило отпечаток на всю ее жизнь, словно каждая ночь впечаталась ей в кожу раскаленным кусочком железа.
Ошибки быть не могло. Он здесь.
Она чувствовала его присутствие так близко от своего тела, что на какой-то миг упрекнула себя в абсурдном — в том, что она не готова его принять… Страх камнем лег ей на грудь. Она поднялась на подгибающиеся ноги, чувствуя, как волосы встают у нее дыбом.
И вдруг все исчезло. Послышались какие-то крики — голос Картера — и поспешные шаги в коридоре, но в зале управления ничего не было.
Посмотрев вперед, она увидела ее.
Она стояла перед Элисой, за компьютером, в свете экрана. Ее нагота казалась резиновой, как у неоконченной фигуры, слепого, безымянного глиняного слепка. На ее лице был прочерчен только рот, но он был словно вывернут наружу, черный, огромный — в эту пасть можно было бы просунуть всю руку. Элиса даже не поняла, как вообще она ее узнала.
И тут Жаклин Клиссо у нее на глазах начала распадаться.
32
Проснувшись, она застонала от боли — она лежала на спине на каком-то пыльном одеяле поверх подматрасника без матраса, и твердая проволока отпечаталась у нее на щеке. Она не помнила, где она, не знала, что она здесь делает, и вид лишенных всяких черт лиц с блестящими глазами не очень помог ей найти ответы на эти вопросы. Чьи-то руки бесцеремонно подняли ее. Она попросилась в туалет, но только когда она заговорила по-английски, ее перестали тянуть в одну сторону и потянули в противоположную. После краткого и неприятного визита в туалет (ни воды, ни полотенец не было) она почувствовала, что по крайней мере может сама ходить. Но руки (они принадлежали солдатам в масках, теперь она их разглядела) снова схватили ее за плечи.
Гаррисону острова не нравились.
На этих клочках суши, этих исключениях из правил геологии, сделанных посреди моря на благо человекообразным, было совершено множество ошибок. Их нетронутая райская растительность, скрытая от глаз богов, способствовала нарушению правил и осквернению творения. Первой в этом виновата Ева. Но теперь она расплачивалась за то давнее преступление — Ева или Жаклин Клиссо, не все ли равно. Змея мутировала и превратилась в дракона.
Было почти девять утра воскресенья, 15 марта, и над этим проклятым островом все так же стояла завеса воды. Пальмы на краю пляжа качались, как опахала в руках взволнованного слуги. Жара и влага забивали Гаррисону нос, и одним из первых его приказаний было включить кондиционеры. Он наверняка простудится, потому что его одежда еще не просохла после ливня, который встретил их тут при приземлении восемь часов назад, но по сравнению со всем остальным это пустяки.
Засунув руки в карманы, глядя на этот пейзаж и раздумывая об островах, грехах и мертвых Евах, Гаррисон произнес:
— Тех двоих, что входили в зал, пришлось накачать успокоительными. Это закаленные солдаты, привыкшие видеть разное… Что в этом такого особенного, профессор? — Он повернулся к Бланесу, сидевшему у пыльного стола. Бланес смотрел в пол и не притронулся к предложенному ему Гаррисоном стакану воды. — Ведь это не просто изуродованные тела, не так ли? Это не просто засохшая кровь на стенах и потолке…
— Это Воздействие, — пустым, бездушным голосом, которым отвечал и на все предыдущие вопросы, проговорил Бланес. — Преступления Зигзага — это как бы сцены из прошлого. Они производят Воздействие…
Какое-то время Гаррисон просто кивал.
— Тогда понятно. — Он отошел от окна и снова прошелся по столовой. — И это… может привести к тому, что… мы меняемся?
— Не понял.
— Что… — Гаррисон едва шевелил мышцами, необходимыми для процесса речи. Его лицо походило на напудренную маску, — …мы начинаем делать или думать что-то странное…
— Думаю, да. Сознание Зигзага каким-то образом всех нас заражает, потому что взаимодействует с нашим настоящим…
Нас заражает. Гаррисон не хотел смотреть на сидевшую там Элису, дышавшую, как дикий зверь, в этой прилипшей к туловищу маечке и обрезанных на уровне паха джинсах, ее смуглая кожа маслянисто блестела от пота, угольно-черные волосы были взлохмачены.
Он не хотел на нее смотреть, потому что не хотел утратить контроль над собой. Связь была очень тонкой: если он долго или достаточно долго смотрел на нее, он был способен на все. Но делать пока он ничего не хотел. Он должен сохранять благоразумие. Пока профессор еще может сказать или сделать что-то важное, он будет сохранять спокойствие.
— Профессор, давайте вернемся к основным моментам. — Он потер глаза. — С самого начала. Вы были в кинозале одни…
— Я заснул, но когда посыпались искры, проснулся. Искрили все выходы сети: консоль, выключатели… В лабораториях было то же самое…
— А на кухне видели? — Гаррисон выглянул в дверь, сморщившись от запаха гари. — Изоляция в розетках сгорела, и провода полностью оголены… Как это могло произойти?
— Это работа Зигзага. Такого еще не было. Он… научился извлекать энергию из отключенных электроприборов.
Гаррисон потирал подбородок, глядя на ученого. Ему нужно побриться. Нужен хороший душ, который вернет его к жизни, хороший отдых в нормальной постели. Но все это пока недоступно.
— Продолжайте, профессор.
Оса. Прежде всего надо убить эту черную осу, жалящую твои мысли.
— В свете искр я увидел… Не знаю даже, как я смог догадаться, что это Жаклин… Меня стошнило. Я начал кричать.
Дверь столовой распахнулась, прерывая разговор. Вошел Виктор в сопровождении солдата. Он был так же грязен, как все остальные: обнаженный торс, завязанная на поясе рубаха, лицо опухло от недосыпания и от пары-тройки полученных от Картера оплеух. Гаррисону его вид был отвратителен: эта болезненная бледность, это отсутствие волос на груди, эти допотопные очки… Все в этом типчике наводило его на мысль о незрелой гусенице, о длинноруком головастике. Сверх того он налил полные штаны, когда вошел в кинозал, и пятно на брюках еще не просохло. Гаррисон улыбнулся ему, настроенный на то, чтобы вытерпеть и Господина Головастика.
