Однако самым невероятным, тем, от чего все попытки логического осмысления рассыпались в прах, было следующее: несмотря на отсутствие одного из концов, временная струна не была бесконечной.
Край «прошлое» имел конец, но этот конец не был краем.
У Элисы этот парадокс вызывал пьянящее головокружение. Подобное всегда происходило с ней, когда ей удавалось уловить отголосок странности в устройстве нашего мира. Как могло быть, чтобы при пристальном рассмотрении сокровенных деталей реальности выяснилось, что она слеплена из недоразумений, подобных обрывкам струн с концами, которые не были краями?
Как бы там ни было, Элисе казалось, что она знает ответ на заданный Бланесом вопрос. Ей даже не понадобилось записывать его в тетрадь: она уже тщательно продумала ответ дома, и выводы роились у нее в голове.
Сглатывая слюну от волнения, но полностью уверенная в себе, она решила рискнуть.
Двадцать пар глаз внимательно изучали доску, но сразу поднялась только одна рука.
Рука Валенте Шарпа.
— Слушаю вас, Валенте, — приветливо улыбнулся Бланес.
— Если бы в промежуточных фрагментах каждой струны существовали петли, их можно было бы идентифицировать с помощью дискретных зарядов энергии. Если бы этой энергии было достаточно для разделения петель, их можно было бы даже выделить. То есть… — Последовал бурный поток математических терминов.
Когда объяснение завершилось, в аудитории царила полная тишина. Все, включая Бланеса, казалось, были вне себя от удивления.
Потому что ответил не Валенте. Словно кукла чревовещателя, парень открыл рот, чтобы заговорить, но, перебивая его, зазвучал другой голос, голос кого-то, кто сидел через два человека слева от него.
Все смотрели на Элису. Она смотрела только на Бланеса. Она слышала, как колотится сердце, и чувствовала, как горят щеки, словно вместо уравнений она только что прошептала ему слова любви. Элиса выдерживала пристальный взгляд его прищуренных глаз (типичный для Бланеса, напоминавший манеру смотреть старого голливудского актера Роберта Митчема) с непостижимым для нее самой спокойствием. Однако то, что в других ситуациях являлось ее главным недостатком, ее горячность, сейчас оказалось преимуществом: она верила в свою правоту и готова была отстаивать ее перед любым противником.
— Я как будто не видел, чтобы вы поднимали руку, госпожа… — бесстрастно сказал Бланес, сохраняя невозмутимое выражение лица, но в его голосе прозвучала твердая нотка. Тишина сделалась еще напряженней.
— Робледо, — подсказала Элиса. — А не видели вы, как я поднимала руку, потому что я ее не поднимала. Я поднимаю ее уже больше недели, а вы как будто меня не замечаете, поэтому сегодня я решила заговорить сразу.
Головы всех присутствующих по очереди поворачивались то к Бланесу, то к Элисе с таким азартом, словно это два великих теннисиста, доигрывавшие последние секунды решающего сета. Тогда Бланес снова повернулся в сторону Валенте и улыбнулся:
— Слушаю вас, Валенте, — повторил он.
Очень худой, с угловатыми чертами лица и белой кожей, Валенте походил на усевшуюся за стол ледяную статую, но моментально ответил, громко и четко.
Глядя в профиль на его худощавое лицо, Элиса восхищалась важной мелочью: хотя Валенте ответил то же самое, что она, он сделал это по-своему, другими словами, так что складывалось впечатление, будто именно это он собирался сказать изначально и ее ответ никак не повлиял на него; он даже допустил небольшую ошибку в переменных, которую Бланес поспешил исправить. Защищает свои позиции, как и я, — с удовольствием подумала она. — Пока ничья, Валенте Шарп.
Когда Валенте закончил объяснение, Бланес сказал: «Очень хорошо. Спасибо». Потом он перевел взгляд вниз и посмотрел на пространство между своими ботинками.
— Этот курс рассчитан на людей с высшим образованием в области теоретической физики, — мягко добавил он чуть хрипловатым голосом. — То есть для взрослых людей. Если кто-то из вас впредь захочет проявить какие-то детские эмоции, будьте добры делать это не здесь. Запомните это хорошенько. — И снова подняв глаза уже не на Валенте или Элису, а на всю аудиторию, добавил тем же тоном: — Помимо этого, предложенное госпожой Робледо решение является блестящим и точным.
По коже у Элисы пробежали мурашки. Он назвал только меня, потому что я дала ответ первой. Ей пришли на память слова одного из преподавателей оптики: «В науке можно позволить себе быть сволочью, но нужно постараться стать ею раньше, чем остальные». Однако особого удовольствия или хотя бы радости она не испытала. Наоборот, ее накрыло горькой волной стыда.
Краем глаза она посмотрела на невозмутимый профиль Валенте Шарпа, никогда не удостаивавшего ее взгляда, и почувствовала себя гадкой. Поздравляю тебя, Элиса: сегодня первой сволочью стала ты.
Она опустила голову и приставила ладонь козырьком ко лбу, чтобы скрыть слезы.
Элиса была столь подавлена происшедшим, что даже новое послание от mercuryfriend, обнаруженное по возвращении домой, ее не слишком расстроило. Она уже знала: что бы она ни делала, вложенный файл все равно запустится, а потому открыла письмо. На экране начали сменяться картинки.
Она уже собиралась отвести взгляд, когда заметила что-то необычное.
Между эротическими изображениями были и другие: мужчина, согнувшийся под тяжестью камня, давившего ему на лопатки, солдат в форме времен Первой мировой войны, несущий на спине девушку и рюкзак, танцор, запрыгнувший на плечи партнера… В конце красным по черному появились новые загадочные слова: «ЕСЛИ ТЫ ТА, КЕМ СЕБЯ СЧИТАЕШЬ, ТЫ УГАДАЕШЬ».
Что это за реклама? Элиса непонимающе пожала плечами и выключила компьютер, хотя смутная мысль заставила ее задержаться перед экраном еще на несколько секунд.
Наверное, какая-то незначительная мелочь (что-то забытое, что пыталось всплыть на поверхность). Потом вспомнится.
Элиса разделась и долго стояла под теплым душем, чтобы окончательно расслабиться. К моменту выхода из ванной она уже окончательно забыла о странном сообщении и думала только о том, что произошло в университете. Проявляемое по отношению к ней презрение Бланеса ее подстегивало. Ты хотел меня игнорировать? Получай теперь. Даже не думая одеваться, она расстелила на кровати полотенце и плюхнулась на него с конспектами и книгами, чтобы заняться расчетами для работы, которую надо было сдать в конце курса.
Оставалось только пять дней. Последний день занятий совпадал с началом двухдневного международного симпозиума во Дворце конгрессов, на котором должны были присутствовать одни из лучших физиков-теоретиков мира, такие, к примеру, как Стивен Хокинг или сам Бланес. К этому времени каждый студент должен был сдать работу о возможных решениях проблем, возникавших в «теории секвойи».
