Раздалось несколько голосов, но Бенуа подытожил все их:
— Госпожа Роман, мы собрались здесь именно в надежде решить этот вопрос… — Воротник его превосходной фиолетовой рубашки от пота начал мяться. — В нашей системе безопасности произошли сбои, это так, и я первый признаю это и сожалею об этом, как вы сами могли убедиться… Но эти господа… — Он повел рукой в сторону Ключевого Человека. — Эти господа не являются сотрудниками отдела безопасности нашей компании. Эти господа, к которым мы обратились за помощью… Вы знаете, кто эти господа?…
— Я знаю, кто эти господа, — бесстрастно ответила Роман. — И вот что мне хотелось бы узнать: во что нам обойдутся эти господа?
Снова столкнулись несколько голосов. Но все вдруг умолкли, когда слово взял Ключевой Человек.
— Нет, нет, нет, нет. Фонду ван Тисха не придется тратить на нас ни копейки, госпожа Роман. Уточним. «Рип ван Винкль» — это система обороны Европейского Сообщества. Уточним. «Рип ван Винкль» — система, функционирующая за счет интеграционных фондов стран-членов. — Он сделал паузу, чтобы набрать карамелек из пиалы на «Подносе». Одна из них упала и отскочила от упругого нагого живота девушки. — Пожалуйста, давайте уточним. И господин Харлбруннер, и господин Кнопффер, и я находимся здесь не потому, что нам больше платят, и не потому, что у нас есть денежный интерес в этом деле. Мы — винтики «Рип ван Винкля». Винтики, госпожа Роман. Уточним. Если мы находимся здесь, повторюсь, если мы находимся здесь, то единственно потому, что дела, затрагивающие европейское культурное и художественное достояние, касаются всех нас как граждан стран с давней традицией. Если бы какая-нибудь террористическая группировка угрожала Парфенону, вмешался бы «Рип ван Винкль». И если картинам Бруно ван Тисха угрожает какая бы то ни было террористическая организация, вмешается «Рип ван Винкль». Вопрос не в деньгах, госпожа Роман, а в моральных обязательствах. — Он поднес горсть карамелек ко рту и запрокинул голову.
— Начинают с разговоров об обязательствах моральных, а заканчивают подписью обязательств банковских, — отрезала госпожа Роман, не вызвав ни у кого смеха. — Но если «Рип ван Винкль» не превратится в дополнительные расходы для моих клиентов, у нас возражений нет.
— Кстати, — послышался громогласный рокоте немецким акцентом, — верно ли то, что мне сказали? Что потеря этих толстяке равносильна утрате «Моны Лизы»?
Говорил мужчина с красноватым лицом и огромными седыми усами. Он был похож на типичного баварского любителя пива с открыток трактира «Хофбройхаус». Звали его Харлбруннер. Он специализировался (так представил его Ключевой Человек) на управлении штурмовыми отрядами системы «Рип ван Винкль». Сейчас он стоял рядом со «Столом» с орешками, выбирая миндаль в свою огромную белую волосатую пригоршню, хотя его любопытство было поглощено разглядыванием раздвинутых лакированных ног верхней части «Стола».
На минуту воцарилась тишина, в которой все только незаметно переглядывались. Собравшиеся будто решали, имело ли смысл отвечать на этот вопрос. Заговорил Бенуа:
— Никто не может… Никто никогда не сможет как следует оценить утрату «Монстров». Мир, в котором мы живем, планета, на которой мы обитаем, общество, которое мы выстроили… Без этой картины ничто уже не будет таким же. В «Монстрах» были скрыты разгадки нашей сущности, того, чем мы были и чем…
— Блин, он их, как свиней, выпотрошил, — громко заметил Кнопффер из Европола, перебив Бенуа. Он поднялся, чтобы взять фотографии, разложенные на животе другого «Стола» в центре ковра, и теперь рассматривал их. От дыхания «Стола» одна из фотографий упала на пол.
— А что это за следы? — спросил Рудольф Кобб из кабинета канцлера, которому Кнопффер передавал полароидные снимки.
— На каждом десять ран, восемь из них в виде крестов, — сообщил Босх. — Так же, как в случае с «Падением цветов». Он раскладывает их нагишом, с раскинутыми ногами, но оставляет этикетки. Почему он всегда наносит одинаковые раны, непонятно. Он использует переносное устройство для подрезки холстов. Некоторые реставраторы пользуются ими, чтобы резать доски. И он всегда оставляет запись. Эту вот мы нашли на полу, между двумя трупами. Если хотите, можем ее послушать.
— Хотим, — произнес Ключевой Человек.
Босх хотел было подняться, но сидевшая рядом с ним Тея ван Дроон его опередила. Тея была координатором штурмовых отрядов Фонда и недавно вернулась из Парижа после допроса Брисеиды Канчарес. Когда Тея встала с места, Босх смог получше разглядеть мисс Вуд, откинувшуюся на следующем кресле, упершись подбородком в грудь и вытянув тощие ноги. «Молчит, ничего не говорит, — с болью подумал он. — Знает, что снова допустила ошибку, и воспринимает это как унижение». Ему хотелось бы утешить ее, сказать, что все будет хорошо. Может, потом он так и сделает.
Тея проверила, хорошо ли держатся заглушки в ушах образовывавшей «Стол» пары голых юношей. Маленький диктофон был снабжен колонками для прослушивания. Сам он стоял на грудине первого юноши, а колонки — на бедрах второго. Тея нажала на кнопку.
— Затем искусство стало священным, — по-английски выводил фальцет, перемежавшийся тяжелыми нервными вздохами; лаборатория идентифицировала его как голос Губертуса. — Фигуры старались… старались найти Бога и почтить таинство… — Всхлипывания. Бенуа поморщился от скрипа усилителей. — Человек старался стать бессмертным, изображая смерть… Все религиозное искусство вертелось… вертелось… вертелось вокруг одной и той же темы… Художники писали и высекали истязания и разрушение с целью… с целью… — теперь Губертус рыдал в открытую, — …еще больше упрочить идею жизни… веч… вечной жизнииии… Пожжжааааа!..
Запись прерывалась потоком истеричных всхлипываний, дальше продолжал уже более твердый голос Арнольдуса:
— Художник заявляет: мое искусство есть смерть… Художник заявляет: единственный для меня способ любить жизнь есть… любить смерть… Потому что искусство, которое переживет века, есть искусство, которое умерло… Если фигуры умирают, картины остаются в веках.
— Он заставляет их читать какой-то текст, это точно, — отметил Босх, когда Тея выключила диктофон.
— Этот мудак — сумасшедший, ублюдок, сукин сын! — взорвался Уорфелл. — Это яснее ясного! Может, он и умен, но крыша у него того!
Освещенный «Лампой» Марудера, вздымавшей свои нагие стройные ноги рядом с его креслом, Бенуа повернулся к Уорфеллу.
— Все это спектакль, Герт. Они хотят, чтобы мы подумали, будто это дело рук психопата, но все это чертов спектакль, разыгранный нашими конкурентами, в этом я уверен.
— Как может быть, что картины останутся в веках, если фигуры умрут? — спросил Ключевой Человек. — Какой в этом смысл?
Все ждали ответа от Стейна. Но ответил Бенуа:
— Тут нет смысла. Если говорить о фигурах «Монстров», то картина, естественно, навсегда перестала существовать со смертью фигур. Они были незаменимы.
Снова раздался настоятельный тембр виолончели Харлбруннера, не отходившего от «Стола» с орешками. Он говорил и водил рукой по светлой поверхности бедер девушки, исполнявшей роль верхней части «Стола».
